Книги судеб. Часы - [7]

Это был тот самый свет: он неожиданно выхватывает чье-то лицо из тусклой сутолоки окружающего. И ты видишь его так, как, быть может, не увидел бы ни секундой раньше, ни минутой позже.

Я постоял с раскрытым ртом, а потом промямлил что-то в том духе, что, дескать, это все мелочи, да и вообще случайность. В общем, не обращай, смотри, какой закат.

И стал рассказывать, что к чему.

Уже даже не помню, что за «что к чему» это было. Чепуха какая-то, мелочь. Опилки жизни, что вечно летят в самую морду.

Но следующие четыре года мы были вместе.

А теперь я ехал, чтобы отдать ей какую-то дурацкую бумажку, случайно увезенную со своими вещами…

Поезд дернуло. Я едва успел схватиться за поручень. Какой-то мужик, едва не скатившись на пол, повалился на сидящих. В дальнем конце кто-то и впрямь упал. Все вокруг трещало, как при кораблекрушении. Я поймал испуганный взгляд женщины, чуть не отдавшей инерции мальчика, стоявшего между ее колен.

Еще пара-тройка рывков.

Тишина. Дальний гул подземелья. Где-то неподалеку — должно быть, в соседнем туннеле — догромыхивал другой состав.

— Встречный пропускаем, — хмуро сказал кто-то.

Динамик потрещал, потом машинист сообщил невнятной скороговоркой:

— Сохраняйте спокойствие, поезд скоро будет отправлен.

У меня затекла спина, я перенес тяжесть тела на другую ногу.

— Гос-с-споди, — просвистела какая-то старуха. — Как картошку возют.

Под днищем вагона угрюмо и яростно забился железный механизм. Смолк так же неожиданно, как начал…

Ну да, человек оказывается в круге света. Это как в цирке: глазеешь только на того, кто выхвачен лучом. Все на нем блестит. Глаза вспыхивают ярко, как у собаки. Весь какой-то особенный: и говорит не так, и выглядит иначе. Такой сверкающий и горячий, что кажется, будто от него к тебе льется тепло.

И если бы еще это сияние оказалось вечным!.. Но оно не вечно, увы. То есть для кого-то, может быть, и вечно. Что скажешь, им можно только позавидовать.

Должно быть, в ее глазах и я стоял в таком круге. Ведь она меня тоже любила… По крайней мере, хочется в это верить. Правда, чем больше веришь, тем хуже. Мышка бежала, хвостиком махнула. И никаких золотых яиц в будущем. Факт прост и правдив: может, кто и рассчитывал на вечность, но пришел пьяный шталмейстер: шелк, щелк, щелк! — повыключал к чертовой бабушке все лампочки. И цирк кончился.

— Осторожно, поезд отправляется, — деловито сказал динамик.

Вагон содрогнулся и поехал — как-то неуверенно, ощупкой. Мало-помалу ускоряющееся движение сопровождала целая серия пассажирских вздохов: наконец-то.

Ага, как бы не так: снова задергался и встал.

— Должно быть, авария, — сделал кто-то важное, на его взгляд, предположение.

Как-то раз я видел девушку: она кричала по сотовому, нервно цокая высокими каблуками от одного края тротуара к другому. Трубку держала в правой, а левую то и дело яростно запускала в темные волосы. Я с тревогой ждал, что сейчас она от отчаяния вырвет целый клок. Когда разговор оборвался, схватилась за голову теперь уже обеими, кинулась куда-то, но не сделала и пяти шагов: завертелась на месте, снова сорвалась, побежала в другую сторону, буквально через три метра тормознула, как на ралли, метнулась назад, опять остановилась, беспомощно оглядываясь и явно не понимая, куда ей на самом деле следует бежать.

Она вела себя точь-в-точь как потерявшая хозяина собака, видеть это было тяжело.

От Кристины такого не дождешься. Я и не рассчитывал. Да и вообще, на фиг нужны эти африканские страсти. Ну — плохо, ну — жалко, ну — сердце разрывается… но все-таки непонятно, почему нельзя держать себя в руках. Жизнь не кончается, как ни крути.

Поэтому все прошло более или менее спокойно. Я выложил последние соображения, и она согласилась. Согласилась, да. Что ж, говорит, конечно. Да, говорит, ты все испортил. Я даже не стал снова заводить волынку насчет того, что на самом деле она сама все испортила.

Я же видел, что она не больно-то переживала. Я собирал вещи, а она курила, каждую секунду стуча сигаретой о пепельницу, вроде как стряхивая пепел. Какой пепел, если секунды не прошло? Тум-тум-тум, тум-тум-тум.

Я так понимаю: она этого давно хотела. Когда-то сияло… а потом все так наслоилось… и так эти слои слепились друг с другом, так друг на друге перегорели, что теперь выковырять из-под самого низа прежнее сияние — что говорить, гиблое дело. Я бы мог об этом целую тетрадку исписать. Но зачем? Я виноват? — хорошо, пусть я виноват. Плевать, тут и подведем черту. Я уйду виноватым, а ты оставайся невиновной.

Поезд дернулся — и снова замер.

— Сохраняйте спокойствие, — таким тоном, как будто предлагал угоститься мороженым, сказал машинист. — Состав скоро будет отправлен.

Я взглянул на часы.

Я не люблю опаздывать, однако мы торчали в этой норе уже семь минут.

Что касается Кристины, то уж она-то наверняка опоздает. Сто процентов. Не было случая, чтобы она пришла вовремя. Я всегда говорил, что делаю на нее получасовую поправку. В том смысле, что приезжаю на полчаса позже, чем назначено. И тогда все в порядке — именно в это время она и соблаговоляет явиться. Ну или чуть запаздывает. Сущий пустяк — минут на десять.