Книги судеб. Часы - [6]
Вероятно, Сучасный тоже дожидался, когда позовут в студию. Но он, в отличие от Бурякова, не терял времени даром.
Сбоку от кресла стояла его палка. Левая рука висела недвижной плетью. Зато правая действовала вовсю: ни на секунду не прерываясь, Сучасный крупным детским почерком писал в тетради двойного формата — писал строку за строкой, строку за строкой, строку за строкой. Останавливался он, только чтобы перевернуть страницу. После чего, не потеряв ни одного мгновения, продолжал без устали наворачивать круглые вавилоны успевающего второклассника…
Больше всего Бурякова поразило выражение перекошенного лица. Сращение двух античных масок: левую часть занимала трагическая, правую — комическая, в целом же оно, будто вылепленное из мертвой глины, было совершенно неподвижным. Казалось, что и глаза не живут, а только изредка моргают.
…В конце аллеи справа показался разъездной минивэн издательства.
Сбавил скорость, свернул, покатил ко второму подъезду.
Вадик помахал рукой из-за стекла.
Буряков растоптал окурок, легко сбежал по ступеням и быстро пошел к машине, заранее готовя лицо к радостной и заботливой улыбке.
Часы
Понимаю, что ничего оригинального в этом высказывании нет: метро я не люблю.
Турникеты минуешь более или менее независимо, но уже эскалатор вторгается в твое личное пространство случайными толчками дробно сбегающих.
А в набитом вагоне и вовсе стискивают хуже, чем сигарету в полной пачке: ногти обломаешь, пока выцарапаешь.
Особенно раздражает, если тащишься по совершенно никчемному делу. И делом-то нельзя назвать. Глупость одна.
Но все равно: громыхай свои девять станций. Главное — глаза куда-нибудь упереть.
Несколько минут я смотрел на девушку у дверей. Она стояла спиной, отражение бледного лица дрожало, расплываясь, и ртутно вспыхивало, когда вагон пролетал мимо одной из ламп, что развешены в туннелях. Ухо, полузакрытое краем берета, затылок с забранными кверху темными волосами, поднятый воротник черной куртки. Отражение дрожало и плыло, и, в общем-то, трудно было понять, как выглядит ее лицо на самом деле.
Лампы шмыгали белыми мышами. В глубине туннеля их растворяла черная вода.
Может быть, мы могли бы познакомиться… понравиться друг другу. Кто его знает: даже полюбить.
А потом бы, наверное, тоже расстались.
Ее вынесло на «Парке», она исчезла навсегда, но жалеть было не о чем: на смену уже ломились другие.
Зашипели двери, закрываясь, поезд задергался, завыл, набирая ход. И снова белые лампы одна за другой стали тонуть в черной воде туннеля.
Я вспомнил, как выкинул часы.
Часы были японские — «Casio». Пинчер подобрал их на пляже. За минуту до того, треща и воняя, по широкой полосе плотного песка прогнал самовоз-багги с какими-то визжащими лихачками на борту. Должно быть, слетели с кого-то из них. Пинчер покрутил, разглядывая. «На», — говорит. Наверное, так рассудил: сам он при часах, а я свои оставил в отеле. Да и, если разбираться, слова доброго не стоят: совершенно беспонтовые, пластиковые.
Я тоже повертел, прочел «waterproof», надел и полез в воду. Я думал, их тут же разъест солью, тогда сниму и кину в мусорный бак. Easy come, easy go.
Но они не промокли. Или промокли, но все же исправно тикали. То есть помаргивали, как заведено у электронных.
Короче говоря, в тот день я их не снял. И еще года три не снимал — прижились. Хоть и беспонтовые, а удобные оказались часы. Еще одно подтверждение: никогда не следует судить по внешности. Тем более второпях.
А потом сломался пластик ремешка. И опять это было на море, только на другом. Может быть, мне самому в тот день следовало прыгнуть за борт. Нет, ну а что? Все пошло наперекосяк, развалилось, я чувствовал себя одиноким и ненужным. Даже лишним. А пара стаканов какой-то дешевки только добавила остервенелости.
И когда ремешок сыграл такую подлянку — треснул и развалился прямо на глазах, я только выругался — и швырнул эти чертовы часы в клочья пены. Паром еще не отчалил. Я видел: они долго тонули, растворяясь в темноте. Поблескивали, когда им удавалось поймать стеклом луч света. Что-то уходило от меня вместе с ними, таяло навсегда…
Почему-то я уверен, что вода и на этот раз их не повредила. Они ведь на самом деле были waterproof. Не исключено, что эти беспонтовые «Casio» и на морском дне исправно служат своему предназначению: ведут счет времени. Что ни делай, а они все исполняют долг. Я как раз перед тем поставил новую батарейку. Такие нескоро садятся. И тогда по сию пору какой-нибудь из тамошних крутых карасей — или кого там: шилозубов? — иногда тычется в одну из боковых пипок, чтобы дисплей озарился зеленоватым светом. Если, конечно, эти глубоководные существа способны интересоваться тем, как быстро идет время.
Так вот, когда я отшвырнул их, она взяла меня за локоть и сказала вполголоса: «Не надо, что ты. Все будет хорошо».
Мы не были знакомы. Я ее даже не видел. В смысле — во время посадки не видел. Сейчас случайно притерло друг к другу в паромной толкучке, вот и все.
Я отдернул руку и вскинул взгляд, чтобы сказать что-нибудь вроде «Да ладно!». Или даже: «Тебе-то что?».
Но оказалось, что она, улыбаясь, стоит в круге направленного на нее света.
Журнал «Новый Мир», № 2 за 2008 г.Рассказы и повести Андрея Волоса отличаются простотой сюжета, пластичностью языка, парадоксальным юмором. Каждое произведение демонстрирует взгляд с неожиданной точки зрения, позволяющей увидеть смешное и трагическое под тусклой оболочкой обыденности.
В центре нового романа Андрея Волоса — судьбы двух необычных людей: Герман Бронников — талантливый литератор, но на дворе середина 1980-х и за свободомыслие герой лишается всего. Работы, членства в Союзе писателей, теряет друзей — или тех, кого он считал таковыми. Однако у Бронникова остается его «тайная» радость: устроившись на должность консьержа, он пишет роман о последнем настоящем советском тамплиере — выдающемся ученом Игоре Шегаеве. Прошедший через психушку и репрессированный по статье, Шегаев отбывает наказание в лагере на севере России.
Она хотела большой любви, покоя и ощущения надежности. Хотелось, чтобы всегда было счастье. А если нет, то зачем всё это?
Андрей Волос родился в 1955 году в Душанбе, по специальности геофизик. С конца 80-х годов его рассказы и повести публикуются в журналах. Часть из них, посвященная Востоку, составила впоследствии книгу «Хуррамабад», получившую престижные литературные премии. Новый роман — «Недвижимость» — написан на московском материале. Главный герой повествования — риэлтер, агент по продаже квартир, человек, склонный к рефлексии, но сумевший адаптироваться к новым условиям. Выбор такого героя позволил писателю построитьнеобычайно динамичный сюжет, описать множество ярких психологических типов и воспроизвести лихорадочный ритм нынешней жизни, зачастую оборачивающейся бессмысленной суетой.
Длинна дорога от Бухары до Панджруда, особенно если идти по ней предстоит слепому старику. Счастье, что его ведет мальчик-поводырь — где найти лучшего провожатого? Шаг за шагом преодолевают они назначенный им путь, и шаг за шагом становится ясно, что не мальчик зряч, а старик; и не поводырь ведет слепого, предостерегая от неожиданностей и опасностей пути, а слепой — поводыря, мало-помалу раскрывая перед ним тайны жизни.Главный герой романа — великий таджикско-персидский поэт Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки.
В конце 90-х годов эта книга, справедливо названная немецким искусствоведом «потрясающим признанием в любви», снискала целый букет литературных наград (в том числе и Государственную премию РФ).Действие романа «Хуррамабад» (прообразом которого служит реальный Душанбе) разворачивается на протяжении более полувека — с конца двадцатых годов, когда в Среднюю Азию вслед за Советской властью двинулись русские, до наших дней, когда они еще более массово откатились назад в Россию.Раскол империи и хаос гражданской войны вынудили их бежать, оставляя за спиной все, что было создано и нажито трудом нескольких поколений.Отдельные судьбы, прослеженные в романе, складываются в колоритную картину, без которой представление о жизни не только Таджикистана, но и современной России было бы неполным, и подтверждают собой ту простую мысль, что страдание, преданность, любовь и надежда не имеют национальной принадлежности.Хуррамабад: город, которого нет? Или, напротив, все мы ходим по его улицам? Город безмятежности и счастья — или город жестокости и тоски?
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.