Книги Иакововы - [75]
Бегство любовницы, море и эти вот воспоминания детства вызывают, что Моливда чувствует себя ужасно одиноким. Единственное облегчение вскоре принесут ему валашские богомилы[66], о которых, с ошибочным упорством говорят, будто бы это филипповцы[67]. Именно они дают возможность ему передохнуть от самого себя, треснувшего наполовину (что за странная болезнь – похоже, никто ею толком не болел, так что нет возможности как и кому о ней рассказать). А все потому, что Моливда свято уверен, что это уже конец его жизни, что никакого другого мира не будет.
11
Как в городе Крайове
Моливда-Коссаковский встречает Иакова
Через два года, весной 1753 года Моливде тридцать пять лет, на хлебах богомилов он слегка потерял вес. Глаза у него светлые, водянистые, в них сложно что-либо прочесть. Борода у него редкая, черно-рыжая, цвета джутового мешка, лицо загорело от солнца. На голове у него белый турецкий тюрбан, весьма грязноватый.
Он идет поглядеть на того безумца, божьего глупца, о котором все иудеи говорят, будто в него вошла душа Мессии, потому он и ведет себя не по-людски. Таких он видел уже немало, словно душа Мессии любила вселяться в кого-нибудь каждые несколько дней.
Близко не подходит. Становится на другой стороне улочки, опирается спиной о стенку, спокойными, медленными движениями набивает трубку. Покуривая, приглядывается ко всему замешательству. В основном, здесь крутятся молодые мужчины, совсем юные иудеи, турки. Что-то происходит внутри дома, группка мужчин пропихивается сквозь двери, слышны взрывы смеха.
Закончив курить, Моливда решает войти вовнутрь. Ему приходится склонить голову, пройти через темную прихожую до дворика, где небольшой колодец превратили в нечто вроде маленького фонтана. Здесь прохладно, растет дерево с широкими листьями, под которым устроились мужчины, почти что все в турецких одеждах, но несколько в иудейских лапсердаках – эти сидят не на земле, а на низеньких столиках. Езе здесь имеется пара по-валашски одетых и побритых мещан и два грека, которых он узнает п характерным шерстяным плащам. Собравшиеся какое-то время глядят на Моливду подозрительно, в конце концов к нему пристает худощавый мужчина с рябым лицом, спрашивая, зачем он сюда пришел. Тогда Моливда на чистом турецком языке отвечает: "Послушать". Тот отходит, вот только подозрительность в его глазах остается. Время от времени он поглядывает на Моливду. Наверняка, о нем думают, будто бы он шпион. Пускай себе думают.
Внутри широкого, неплотного полукруга стоит высокий, статный мужчина, одетый по-турецки. Доволно-таки небрежно он вещает звучным, вибрирующим голосом, таким способом, что его трудно перебить. Говорит он по-турецки – медленно, с каким-то странным, чужим акцентом, при этом, не как ученый, но как купец или даже бродяга. Он пользуется словами родом с конского торга, но неожиданно вставляет греческие и еврейские выражения, явно ученые. Моливда гнвольно кривится, контраст слишком велик и производит неприятное впечатление. Это не может быть чем-то интересным, думает он, но потом неожиданно понимает, что это язык всех тех, которые его здесь окружают, той смеси людей, которые постоянно в дороге, это не язык книг, сложенных в одном месте для использования немногими. Моливда еще не знает, что в каждом языке, которым пользуется Иаков, слышен чуждый акцент.
Лицо этого Франка вытянутое, довольно-таки светлое, как для турецкого еврея, кожа на лице не гладкая, в особенности щеки покрыты мелкими ямочками, будто шрамами, словно бы это свидетельство чего-то нехорошего, как будто бы в далеком прошлом ее коснулось пламя. Что-то в этом лице беспокоит, размышляет Моливда, но пробуждает невольное уважение – взгляд же Иакова проникнуть невозможно.
Коссаковский с огромным изумлением узнает старца, что сидит ближе всего к этому вроде-как-пророку и курит трубку, закрывая глаза при всякой затяжке. Борода у него густая, седая, пожелтевшая от табака; у старика нет тюрбана, на нем лишь обычная турецкая феска, из-под которой выбиваются столь же густые и седые волосы. Поляк дает себе немного времени, чтобы вспомнить, где же он его видел.
- Сколь же мал мир, - безразличным тоном обращается он к старцу по-турецки. Тот поворачивается к нему, и через мгновение из его густой седой бороды пробивается сердечная улыбка.
- Глядите, да это же наш великий господин, аристократ, - с иронией сообщает реб Мордке и, указывая на Моливду пальцем и обращаясь к одноглазому, смуглому будто араб, мужчине: - Так тебе удалось сбежать, вижу.
Он громко смеется, радуясь тому, что что-то способно случиться два раза.
Оба обнимаются и приветствуют себя более свойски, чем это следует из их знакомства.
Моливда остается с ними до вечера и наблюдает непрестанное движение – мужчины приходят и уходят, заскакивают ненадолго, а потом возвращаются к собственным делам, к караванам, к прилавкам. В стороне обмениваются адресами и именами турецких чиновников, которым можно дать взятку. Их записывают в небольшие тетрадочки, которые можно приобрести здесь же, у торговцев. Затем присоединяются к беседам, словно бы никогда отсюда и не отходили. Диспут длится все время; задаются какие-то вопросы, иногда глупые, иногда провокационные, и тут же начинается гонка: каждый желает на них ответить, люди перекрикивают один другого. Случается, что они не понимают – некоторые усвоили такой акцент, что теперь должны повторять по два-три раза; имеются и переводчики – тогда Моливда распознает еврейский язык из Польши, странную смесь немецкого, польского и древнееврейского. Когда он его слышит, его охватывает странное чувство. Нахман говорит так, как разговаривала любимая Малька и ее сестры, и тут же Моливду накрывает словно бы теплый плащ картин давних времен. Например: хлеба, хлеба по самый горизонт, светло-желтые, а в них темно-синие точечки васильков; свеженадоенное молоко и лежащая на столе только что отрезанная краюха хлеба; и пасечник в ореоле пчел, вытаскивающий медовые соты.
Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя — как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман «Последние истории» (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд «молодой прозы 1990-х годов», но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти — далекой и близкой, чужой и собственной.
Ольга Токарчук — один из любимых авторов современной Польши (причем любимых читателем как элитарным, так и широким). Роман «Бегуны» принес ей самую престижную в стране литературную премию «Нике». «Бегуны» — своего рода литературная монография путешествий по земному шару и человеческому телу, включающая в себя причудливо связанные и в конечном счете образующие единый сюжет новеллы, повести, фрагменты эссе, путевые записи и проч. Это роман о современных кочевниках, которыми являемся мы все. О внутренней тревоге, которая заставляет человека сниматься с насиженного места.
Ольга Токарчук — «звезда» современной польской литературы. Российскому читателю больше известны ее романы, однако она еще и замечательный рассказчик. Сборник ее рассказов «Игра на разных барабанах» подтверждает близость автора к направлению магического реализма в литературе. Почти колдовскими чарами писательница создает художественные миры, одновременно мистические и реальные, но неизменно содержащие мощный заряд правды.
Ольгу Токарчук можно назвать любимицей польской читающей публики. Книга «Правек и другие времена», ставшая в свое время визитной карточкой писательницы, заставила критиков запомнить ее как создателя своеобразного стиля, понятного и близкого читателю любого уровня подготовленности. Ее письмо наивно и незатейливо, однако поражает мудростью и глубиной. Правек (так называется деревня, история жителей которой прослеживается на протяжение десятилетий XX века) — это символ круговорота времени, в который оказываются втянуты новые и новые поколения людей с их судьбами, неповторимыми и вместе с тем типическими.
Книга британского писателя и журналиста Р. Уэста знакомит читателя с малоизвестными страницами жизни Иосипа Броз Тито, чья судьба оказалась неразрывно связана с исторической судьбой Югославии и населяющих ее народов. На основе нового фактического материала рассказывается о драматических событиях 1941-1945 годов, конфликте югославского лидера со Сталиным, развитии страны в послевоенные годы и назревании кризиса, вылившегося в кровавую междоусобицу 90-х годов.
Александр Филонов о книге Джона Джея Робинсона «Темницы, Огонь и Мечи».Я всегда считал, что религии подобны людям: пока мы молоды, мы категоричны в своих суждениях, дерзки и готовы драться за них. И только с возрастом приходит умение понимать других и даже высшая форма дерзости – способность увидеть и признать собственные ошибки. Восточные религии, рассуждал я, веротерпимы и миролюбивы, в иудаизме – религии Ветхого Завета – молитва за мир занимает чуть ли не центральное место. И даже христианство – религия Нового Завета – уже пережило двадцать веков и набралось терпимости, но пока было помоложе – шли бесчисленные войны за веру, насильственное обращение язычников (вспомните хотя бы крещение Руси, когда киевлян загоняли в Днепр, чтобы народ принял крещение водой)… Поэтому, думал я, мусульманская религия, как самая молодая, столь воинственна и нетерпима к инакомыслию.
Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем.
После "Мастера и Маргариты" Михаила Булгакова выражение "написать роман о Понтии Пилате" вызывает, мягко говоря, двусмысленные ассоциации. Тем не менее, после успешного "Евангелия от Афрания" Кирилла Еськова, экспериментировать на эту тему вроде бы не считается совсем уж дурным тоном.1.0 — создание файла.
Роман «Гвади Бигва» принес его автору Лео Киачели широкую популярность и выдвинул в первые ряды советских прозаиков.Тема романа — преодоление пережитков прошлого, возрождение личности.С юмором и сочувствием к своему непутевому, беспечному герою — пришибленному нищетой и бесправием Гвади Бигве — показывает писатель, как в новых условиях жизни человек обретает достоинство, «выпрямляется», становится полноправным членом общества.Роман написан увлекательно, живо и читается с неослабевающим интересом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.