Книги Иакововы - [76]

И что с того, мед ведь имеется и в Турции, и хлеб. Моливда стыдится самого себя. Он запихивает неожиданно расцветший букет образов куда-то в заднюю часть головы, и вновь возвращается сюда, где дискуссия как раз сама по себе исчерпывается, и где пророк рассказывает какие-то байки, когда же он их рассказывает, на его лице таится злорадная усмешечка. Он говорит, как сражался с сотней разбойников, как он их рубил, будто крапиву. Кто-то перебивает его, что-то выкрикивая над головами собравшихся. Иные уходят или отодвигаются подальше, в глубину оливковой тени, и там, покуривая трубки, вполголоса комментируют услышанное. В какой-то момент голос берет Нахман. Говорит он складно и по-ученому. Ссылается на Исайю. Переговорить его трудно. У него имеются доказательства на все случаи жизни. Когда он цитирует соответствующий фрагмент из писаний, вздымает глаза горе, словно бы там, в воздухе висит невидимая для других библиотека. Иаков ни малейшим жестом не реагирует на изложения Нахмана. Когда тот заканчивает, Иаков даже не кивнет ему. Странная это школа.

Когда слушатели понемногу расходятся, на дворе уже совсем темно, а вокруг Франка собирается небольшая, зато весьма громкая группа молодых мужчин. Они все выходят в город и громогласно кружат по его узеньким улочкам в поисках приключений. При этом они цепляются к прохожим, обсуждали выступления канатоходцев, пьют вино, хулиганят. Моливда с реб Мордке идут за ними, в нескольких шагах позади, на всякий случай, чтобы не признаваться, будто бы они с ними, когда те устроят какой-нибудь скандал. У этой небольшой группки с Иаковом во главе имеется некая странная сила, они словно молодые самцы, которые в стычках испытывают свои истинные возможности. Моливде это нравится. Ему хотелось бы находиться там, среди них, толкаться собственными плечами об их плечи, хлопать им по спинам, идти в облаке их запаха – терпкого, юношеского пота, ветра, пыли. У Иакова на лице задорная усмешка, из-за которой он походит на веселого мальчишку. Моливда на миг перехватывает его взгляд и желает поднять руку, чтобы помахать, но тот уже отворачивается. Перед этим шествием сбегают торговки овощами и продавцы лепешек. Внезапно весь поход н минутку останавливается. Моливда не видит, что происходит там, спереди, но терпеливо ждет, пока все не выяснится; он покупает себе лепешку, политую сладким сиропом, и с удовольствием ее съедает. А там, спереди, какая-то буча, возбужденные голоса, хохот. Очередной скандал Иакова. Что там такого случилось сейчас, неизвестно.

История Его милости пана Моливды,

Антония Коссаковского,

герба Шлеповрон, по прозвищу Корвин

Родом он со Жмуди, от отца гусара в коронном войске. У него пять братьев: один из них военный, два – священники, а еще о двух ему ничего не известною Из ксёндзов один проживает в Варшаве, раз в году они пишут друг другу.

В Польше он не был уже более двадцати лет. И уже необходимо силиться, чтобы составить более-менее складное предложение на родном языке, но каким-то чудом он все еще думает по-польски. Но для массы вещей слов ему не хватает. А поскольку многое пережил, ему не хватает польского языка для описания себя самого. И он делает это посредством мешанины греческого и турецкого. Сейчас, когда он работает на иудеев, к этому прибавляются и древнееврейские слова. Описанный всеми этими языками Моливда представляется гибридом, неким странным созданием с антиподов.

По-польски он способен рассказать о детстве в доме ковенского стольника Доминика, дяди Коссаковского, который после безвременной смерти обоих его родителей взял его вместе с пятью братьями на воспитание. Дядя был человеком требовательным, и рука у него была тяжелая. Если ловил кого-нибудь на лжи или жульничестве, то бил наотмашь ладонью по лицу. В случае больших проступков (когда, к примеру, Антоний отъел меду из горшка, а чтобы никто не узнал, подлил воды, из-за чего мед испортился) вытаскивал откуда-то ременной кнут, служащий, похоже, для самобичевания, поскольку семейство было крайне религиозным, и сек по голой спине и ягодицам. Самому крепкому из братьев он назначил военную карьеру, двух более спокойных и покорных выслал учиться на священников, но вот Антоний ни в военные, ни в священники никак не годился. Несколько раз он сбегал из дома, и слуги потом гонялись за ним по деревне или вытаскивали из мужицких сараев, где он, измученный плачем, засыпал на сене. Тяжелыми и достающими до мозга костей были методы дяди Доминика, но в конце концов появилась надежда, что даже из Антония будут люди. Влиятельный дядя дал ему хорошее образование и, пятнадцатилетнего, устроил в канцелярию короля Станислава Лещинского. Ему сшили соответствующую одежду, купили сундучок и сапоги. Кроме того, он получил полные наборы нижнего белья, носовых платков и со всем этим отправился в Варшаву. Никто только не знал, что мог бы там делать такой подросток, поэтому своим красивым почерком он переписывал документы и срезал фитили у свечей. Писарчукам он рассказывал, будто бы дядя нашел его в жмудинском лесу, где пару лет его воспитывала волчица, потому-то он хорошо знает собачий и волчий языки, что на самом деле, он сын султана, зачатый, когда тот тайком приехал в гости к Радзивиллам. Под конец, когда ему уже не хотелось переписывать рапорты, он спрятал их целую охапку за шкаф под окном, где те, по причине неплотности стекол документы замокли и пропали. Были и другие школярские вины, как, вот, когда старшие коллеги напоили его и бросили в публичном доме на Повисле, он же чуть не умер и приходил в себя дня три. Наконец, он забрал деньги, которые ему неосторожно доверили, и какое-то время был кум королю и сват министру на Повисле, пока их остатки у него не украли, а его самого серьезно не избили.