Книга воспоминаний о Пушкине - [61]
Последний же стих читался так:
Пушкин, по приезде в Москву, любовался этою эпиграммою; рукою властною он зачеркнул в последнем стихе: может быть, и написал: кажется. С этою переменой и напечатан в „Деннице“ последний стих:
Вот всё, что принадлежит Пушкину в эпиграмме Баратынского!»
В. Науменко.
Киев.
20. Н. А. Б. . . . «Воспоминание о Пушкине».
Кто такой «Б…………, Н. А.», автор «Воспоминания о Пушкине», напечатанного в газете «Весть», (1864 г. № 45 от 8 ноября, стр. 4—5) нам неизвестно. Конечно воспроизведение им слов Пушкина через тридцать лет, вероятно, весьма и весьма приблизительно. В конечном счёте достоверна, надо думать, только лишь тема разговора.
Я был очень молод и готовился ко вступлению в университет, когда познакомился с Пушкиным случайно, хотя он был мне сродни. Однажды, вечером, сидел я у кн. О……[471] — Пришёл Пушкин. Хозяин обратил его внимание на меня, сказав, что печатаются первые мои словесные опыты; — что они переводные; но что я стараюсь избегать употребления иностранных слов, заменяя их — с грехом пополам — русскими. Пушкин похвалил меня; но прибавил, что, в подобном стремлении, надо быть очень осторожным. Помолчав немного, он продолжал так:
«Да !… притязания Шишкова были во многом смешны; но и во многом он был прав. Требовать отмены всех иностранных выражений — в особенности заимствованных из древних языков, вкоренившихся у нас, сделавшихся принадлежностью нашей мысли, просто — глупость. Но не менее глупо употреблять иностранные выражения, когда у нас есть свои собственные. Впрочем, на это существуют правила. Вот как я их понимаю:
„Всё, что мы ни выговариваем, выражает: или имя собственное, или название предметов, или понятия.
Имена собственные следует переводить как можно звукоподражательнее. На это чрезвычайно способен наш язык.
Названия предметов могут быть, иногда, удержаны и иностранные. Как скоро, при введении в употребление нового предмета, не прибрано тотчас для него приличного названия — употребляйте чужестранное; употребляйте его до той поры, пока у кого-нибудь с языка не сорвётся счастливое выражение, которое без натяжки, само собою, войдёт в общее употребление.
Что же касается до понятий… О!.. это совсем иное дело. — Понятия суть принадлежность разума. Кто выражает какое-либо понятие иностранным словом, тот — или свидетельствует о собственном своём невежестве… тогда не смей браться за перо; — или порочит разум своего народа, доказывая, что этот разум не только не был в состоянии выразить общечеловеческую принадлежность, но и не был в силах подготовить это выражение. Это уже слишком обидно!“»
Такое умное суждение знаменитого нашего писателя врезалось в моей памяти. С удовольствием передаю его читателю.
Н. А. Б………..
21. Н. Ежов. «У современницы Пушкина».
Вдова друга Пушкина П. В. Нащокина, Вера Алдр. Нащокина, скончавшаяся 17 ноября 1900 г., была последней свидетельницей жизни поэта, пережив всех лиц, близко знавших Пушкина.
Впервые записывал рассказы её о Пушкине в 1851 г. П. И. Бартенев. Записи эти опубликованы нами в 1925 г. в книге: «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851—1860 годах». Затем, почти через пятьдесят лет, в 1898 г. Родионов записал рассказы Веры Александровны о Пушкине и Гоголе, опубликовав их в «Новом Времени». Перепечатаны они Л. П. Гроссманом, в книге: «Письма женщин к Пушкину» М. 1928.
Запись Ежова («Новое время», 1899, № 8343 от 21 мая) по сравнению с названными публикациями заключает в себе несколько новых подробностей.
В 1835 году, 20 января, А. С. Пушкин писал своему закадычному другу Павлу Воиновичу Нащокину[472] следующее: «Жена кланяется сердечно твоей Вере Александровне[473]; она у m-me Sichler заказала ей шляпу, которая сегодня же и отправляется в Москву. Жена[474] говорит; что comme m-me Нащокин est brune et qu'elle a un beau teint[475], то выбрала она для неё шляпу такого-то цвета, а не другого. Впрочем, это дело дамское».
С тех пор прошло, — легко сказать, — 64 года. Сколько жизней за этот долгий период времени успело народиться и окончиться, сколько старых деятелей и дел обжило и сколько новых образовалось! Между тем та дама, — брюнетка с прекрасным цветом лица, — которой жена Пушкина в 1835 году посылала шляпу, жива до сих дней и, заброшенная, забытая, живёт близ Москвы в селе Всехсвятском, в маленьком домишке крестьянина Полякова, в стороне не только от «большого света», но и вообще от света, в тёмном и унылом закоулке. Дом-дача выходит окнами к забору; в тёплые дни выходит на крылечко маленькая, худощавая старушка и, греясь на солнце, смотрит на свой узенький переулок… Это Вера Александровна Нащокина, жена друга Пушкина и сама друг великого поэта…
Осенью прошлого года в «Нов. Вр.» были напечатаны «Воспоминания В. А. Нащокиной о Пушкине и Гоголе». В этих воспоминаниях, присланных в редакцию и составленных со слов В. А. другим лицом, заключалось чрезвычайно много интересных эпизодов из жизни Пушкина и Гоголя, а также было приведено достаточно сведений о Павле Воиновиче Нащокине, о его жене и об отношениях к ним Пушкина и Гоголя, в особенности первого. В виду того, что на этих днях должно состояться всероссийское торжество — юбилей Пушкина, я счёл не лишним побывать у В. А. Нащокиной. Я ещё раньше слышал, что В. А. живёт одиноко, бедно; но то, что я увидел, превосходило мои ожидания. Бывшая аристократка, красавица, в доме которой перебывало множество знаменитых «людей сороковых годов», та женщина, с которой Пушкин находил интерес разговаривать по целым часам и которую Гоголь считал своим добрым ангелом, доканчивает дни в убогой даче, где, по случаю крайней бедности, В. А. приходится жить и зимой. Вся эта дача имеет две комнаты, кухню и террасу; одну комнату занимает В. А. с своей компаньонкой, а другую комнату сдаёт какому-то многосемейному бедняку. Обстановка жилища В. А. более чем скромная: ветхие стулья, простой стол, железная с длинной трубой печка, которую всю зиму беспрерывно топят коксом (иначе в комнате образуется стужа), большое старое кресло; на этом кресле всё время сидит В. А. (ходит она мало, ноги её болят, и не мудрено — простудиться в таком жилье возможно в любой холодный день). Никаких самых обычных признаков достатка вы не найдёте. На комоде стоит зеркальце в кисейных бантиках, — единственный след кокетливой женщины. На дворе я заметил двух мосек, при чём одна из них по имени «Тузик», встретила меня громким лаем.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.