Книга воспоминаний о Пушкине - [63]

В заключение этой заметки я даю адрес г-жи Нащокиной: «Москва, за Тверской заставой, село Всехсвятское д. Полякова». Делаю это для тех, кто, быть может, и знает, и помнит В. А. Нащокину, и хотел бы её навестить, но до сих пор не знал её местожительства.

Н. Ежов.

22. Я. П. Полонский. «Кое что об А. С. Пушкине».

Воспоминания поэта Я. П. Полонского (1820—1898) были напечатаны в ж. «Cosmopolis» 1898, т. IX, № 3—mars, стр. 199—202.

Опубликованные нами в «Голосе минувшего» 1917, № 11—12, записи Я. П. Полонского в его дневнике рассказов А. И. Смирновой содержательнее этих старческих воспоминаний, но и последние заслуживают внимания, заключая в себе записи слышанного от брата поэта, Льва Сергеевича Пушкина.

>_______

Не пора ли мне записать кое-что из того, что я слышал об Пушкине, от брата его, Льва Сергеевича[479] и от других близких его знакомых? Не знаю, справедливо ли моё замечание, что расцвет женской красоты идёт рука об руку с расцветом выдающихся поэтических талантов. Во времена Пушкина при русском дворе было не мало красавиц. Все они, в особенности А. И. Россети[480], имели много поклонников и все они, как фрейлины императрицы Александры Фёдоровны[481], должны были вести себя безукоризненно, под угрозой быть удалёнными от двора. Ничего нет мудрёного, что император Николай I желал, чтобы Пушкина[482], блистающая молодостью и красотой, появлялась на придворных вечерах и балах. Однажды, заметив её отсутствие, он спросил, какая тому причина? Ему сказали, что, так как муж её не имеет права посещать эти вечера, то, понятно, он не пускает и жену свою. И вот, чтобы сделать возможным присутствие Пушкиной вместе с мужем, государь решил дать ему звание камер-юнкера. Некоторые из противников Пушкина распускали слух, и даже печатали, что Пушкин интригами и лестью добился этого звания. Но вот что рассказал мне брат его Лев Сергеевич, которого чуть не каждую неделю посещал я в Одессе, польщённый его дружеским ко мне расположением. — «Брат мой», говорил он, «впервые услыхал о своём камер-юнкерстве на бале у графа Алексея Фёдоровича Орлова[483]. Это взбесило его до такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там всячески успокоивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт, по поводу его назначения»…

С.-Петербургский гражданский губернатор H. М. Смирнов[484], к которому в дом поступил я в качестве воспитателя его единственного сына, рассказывал мне, что Пушкин тотчас после этого заперся у себя в доме и ни за что не хотел ехать во дворец. «„Я всячески“, говорил Смирнов, „доказывал ему всю неприличность его поведения“.

— „Не упрашивайте“, отвечал Пушкин, „у меня и такого мундира нет“. Я через его камердинера добыл мерку с его платья, сам заказал ему камер-юнкерский мундир и, когда он был готов, привёз его Пушкину. Наконец, не без труда, уговорил я его надеть этот мундир и повёз его во дворец, так как ему следовало представиться государю[485]». В то время Смирнов ещё был молод, очень богат и, если не ошибаюсь, был уже женихом Александры Иосифовны Россети. А. И. была одной из поклонниц поэта Пушкина и Смирнов от всей души полюбил его, стал одним из ближайших его приятелей.

Всем известно, как тогдашнее высшее общество считало звание поэта и вообще писателя несовместным с высоким положением в свете. Пушкин это знал и, как я слышал, досадовал, когда при выходе с придворного бала, слышал крик жандармов: «Карету сочинителя Пушкина». Врагов у него было много: его послание к Уварову[486], к Булгарину[487], где с такой меткостью указал он на происхождение нашей новейшей аристократии[488], его самобытность, независимость его мнений и милостивое внимание к нему государя, вероятно, не мало раздражали их. Граф Бенкендорф[489] в особенности его не жаловал. Кто не знает, как долго держал он под ферулой драму Пушкина «Борис Годунов», просмотренную самим государем, и задерживал её появление в печати[490].

О дуэли Пушкина писали многие, — тут я не скажу ничего нового. Скажу только, что в Одессе в моих руках была тетрадка, где были вписаны все анонимные письма перед дуэлью, полученные Пушкиным. Тетрадку эту взял у меня некто молодой Бибиков, родной брат моей ученицы, которая впоследствии вышла замуж за статс-секретаря Танеева[491]. Но когда я пришёл за тетрадкой, то застал несчастного молодого человека уже помешанным. В помешательстве он повторял фразу: «Общество Рогоносцев», и явно был уже жертвой своих галлюцинаций. Так и не мог вернуть я этой тетради. В этих записках был очевидный умысел раздражать Пушкина. В них говорилось, что он избран почётным членом в «Общество Рогоносцев». Тут же было переписано и письмо Пушкина к Бенкендорфу, в котором поэт признаётся о своём безвыходном положении и прямо намекает ему, что иначе не может кончиться, как дуэлью с Геккерном[492]. Что же сделала полиция для предупреждения этого великого для нас несчастья? — Ничего. — Было ли доложено об этом государю, который так любил Пушкина, что мог бы, так или иначе, спасти его? Точно враждебные Пушкину силы брали верх и наталкивали его на этот поединок. Пусть г. Вл. Соловьёв осуждает его с высшей, богословской точки зрения