Книга воспоминаний о Пушкине - [41]

Обращаемся к главному содержанию статьи:

— Так вы были лично знакомы с Алексадром Сергеевичем? — вопрашает К. С.

— Как же, — отвечает Карл Иванович, — во время пребывания его в Кишинёве, мы вместе отплясывали на балах и вечерах.

— Ну, а как танцовал Александр Сергеевич?

— Постоянный дирижёр всех попурри и мазурок.

— А как принимали его дамы? я думаю, с ума сходили?

— Пожалуй, что так, да и в самом деле: всегда новый, вечно оригинальный, Пушкин не мог не нравиться.

И в доказательство всего этого, Карл Иванович заключает: «Изволите видеть, говорит он, танцовали мы тогда часто; танцующие были постоянно одни и те же члены нашего маленького общества. А что ж вы думаете: танцы нам не надоедали; всегдашний дирижёр наш один оживлял их… Редко, редко повторит, бывало, старую фигуру, всегда выдумает что-нибудь новое. Не задолго до выезда его из Кишинёва, собрались мы, не помню у кого в семействе, не для танцев, а так побалагурить. Приехали и девицы, приехали и молодые люди — давайте танцовать! давайте. Съимпровизировали мазурку и Пушкин начал, прошёл он один тур кругом залы (!), остановился и задумался. Потом быстро вынул из кармана листок почтовой бумажки, весь исписанный стихами, подбежал к лампе, зажёг и передал своей даме! „Passez plus loin! Voyons mes-dames[273], y кого потухнет, с тем (!) танцую, — берегитесь“. Общество осталось совершенно довольно, как фигурою, так и её изобретателем».

Не сомневаемся, Карл Иванович, что вы могли встречаться с Александром Сергеевичем у общих наших знакомых, что вы могли отплясывать с ним попурри и мазурки. Пушкин действительно принимал участие в этом роде светских развлечений, но настолько, насколько принимают участие все танцующие молодые люди светского общества; постоянным дирижёром танцев, как вы говорите, он никогда не был и даже чуждался пальмы первенства этого рода, да и вообще надо вам напомнить, как-то не любил передовой роли в общественном быту. От чего, кто знает: по свойственной ли ему скромности, как присущей всем более или менее даровитым людям, или по иной какой-либо причине — это всё равно. Пушкин любил дамское общество, но заметили ли вы, Карл Иванович, что, вместе с тем, в том же обществе он был застенчив, и что тогдашнее кишинёвское дамское общество, за весьма немногими исключениями, при всей своей обязательности, не было ещё до того развито, чтоб оценить вполне личные достоинства нашего знаменитого поэта; да и вы сами, Карл Иванович, сказав о Пушкине общие места, что он был всегда нов и вечно оригинален, не нашли ничего привести в доказательство, как обратиться снова к танцам и рассказать нам о выдуманной им фигуре, которая в сущности неприложима; ибо в каждом танце этого рода фигуру, исполненную первым кавалером, следующий обязан повторять, и т. д.; а при этом неизбежном условии, можно себе представить, какая должна быть суматоха, опасение обжечь себя или другого. Притом надо предположить в каждом из танцовавших некоторую запасливость относительно бумаги. Нет, Карл Иванович, тут что-нибудь да не так, и вы сами, как бы сознавая неудобство этой фигуры, заставляете самого Пушкина предостерегать дам от чего-то, но от чего именно вы не говорите, и мы не понимаем; не понимаем и того, как могла вам придти на мысль лампа, ибо ламп, как нам известно, ещё тогда не употребляли: на всех кишинёвских вечерах и балах, хотя при довольно скромном освещении, на столах и в люстрах горели восковые, а подчас и сальные свечи, и всё это делалось не из предпочтения воскового и сального освещения, а по самой простой причине, что в то время с лампами ещё не умели обращаться. При этом следует заметить, что упрощённый механизм ламп и производство прочных стёкол составляют принадлежность нового времени; к тому же, этот род освещения не только в Кишинёве, но даже и в самой Москве, по той же причине, ещё не был во всеобщем употреблении. Доказательством тому служат объявления, сохранившиеся при Ведомостях 20 годов, следующего содержания: отпускается во услужение лакей видный собою, умеющий ходить за лампами. Следовательно, этот уход за лампами составлял, по понятиям того времени, род некоторого знания или ловкости, которой, как вам не безызвестно, нельзя было требовать от кишинёвской прислуги, состоявшей большею частью из чернорабочих, неуклюжих цыган и цыганок, этих полунегров молдаванского боярства. Все эти замечания наши могут вам показаться мелочными, даже придирчивыми, и вы, может статься, заметите нам, что не всё ли равно, что бумажка, исписанная стихами, зажжена на лампе или на свече; конечно, всё равно, но не для составления материалов для будущей истории нашего быта и вместе нашей литературы, потому что по подобным неверным показаниям, пожалуй, иной может заключить, что и в остальном есть своего рода неверности, в которых действительно у вас нет недостатка. Что же касается до нас, то неточность ваших показаний, Карл Иванович, привела нас к двоякому сомнению: во-первых, мы начинаем сомневаться во укоренившееся мнении, что немец аккуратен, а во-вторых, и во мнении, выраженном кн. Вяземским:

Немец к мудрецам причислен,