Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2 - [45]

Зоны было две: первая и вторая. Но их устройство практически не отличалось. Бараки, внутри разделенные длинным коридором, по бокам которого располагались комнаты, где в каждой на трехъярусных нарах размещалось до восемнадцати человек. Комнаты отапливались из коридора печами. Все удобства были на улице. Лев Вейберт попал в комнату к крестьянам из Серовского района, расположенного по соседству с Карпинским (север Свердловской области. — Н. П.). Они тоже казались ему врагами, так как говорили на непонятном ему немецком диалекте, прятали под кроватью мешки с картошкой, корку хлеба и не желали ничем делиться. Откуда было знать семнадцатилетнему юноше, что эти люди уже однажды были высланы из Крыма в уральскую тайгу, где погибали от голода и расстрелов в 1937—1938 гг. И в своих же соседях по бараку видели тоже врагов. Все были страшно запуганы и враждебно настроены по отношению друг к другу. В дальнейшем в бараках Карпинской зоны контингент будет сформирован по месту работы. Выделятся инженеры и техники рудоремонтного завода, угольных разрезов и других объектов, где придется работать бывшим конструкторам, военачальникам, художникам и артистам, в том числе столичных театров. Но об этом Лев Вейберт узнает не сразу. Сначала он узнает, что такое лесозавод, который находился от зоны далеко и ходить туда истощенным людям, особенно зимой, было очень тяжело. Но даже здесь, на краю земли, в этой адской машине, перемалывающей человеческие судьбы, он оставался художником и позже писал в своих воспоминаниях: «Как-то мы работали на дворе лесозавода на огромной куче бревен и перебирали их, чтобы подкатить к пилораме. Вдруг подул легкий ветерок, через некоторое время он окреп, и с запада начало проясняться небо. Подняв голову, я увидел на горизонте, как сквозь прорывы облаков стали открываться горы. Алмазными гранями засверкали вершины уральских гор. Это было так неожиданно и великолепно, что несколько минут, бросив работу, я стоял, пораженный увиденным, пока окрик бригадира не вывел меня из этого состояния восторга. Я впервые увидел большие горы. Это был горный массив Конжаковского камня, вторая по величине вершина уральских гор. Эта картина осталась у меня в памяти на всю жизнь, я всегда возвращался к ней в минуты раздумий об Урале, о красоте нашей суровой природы. Наверное, с этого момента я на всю жизнь привязался к суровой красоте родного мне края. Но более близкое знакомство будет потом, через десять лет, когда я буду путешествовать по этим горам, а сейчас тяжелая работа, ужасный быт и люди, которые окружают меня»64.

Вечность открывалась ему в горделивой красоте гор. «И эта вечность предстала перед глазами Вейберта именно там, за колючей проволокой, где, кажется, и человеческая душа, доведенная до отчаяния, оказывалась на краю бытия. Именно там нашел Вейберт-художник свое альтер эго — чистоту природы, выбрав ее законы мерилом своего творчества. А юный Лев нашел для себя свой перпетуум-мобиле в энергии леса, в высоте гор, в бескрайности неба. А тогда, повинуясь суровому окрику бригадира, Вейберт вынужден был опустить голову, оторвав взгляд от алмазных граней, засверкавших для него надеждой и мечтой»65.

Зона

Зона трудармейцев, где в то же самое время находились еще политэмигранты и высланные, ранее раскулаченные крестьяне, представляла собой особый организм, главной ежедневной работой которого являлась борьба за выживание. А основными объектами трудовой повинности были угольные разрезы.

Умирали от болезней прямо в бараках. Трупы складывали в специальный короб, а потом возница на лошади вывозил их в братскую могилу, расположенную недалеко от зоны. В трудармии был свой фронт, здесь боролись за жизнь. Выжить во что бы то ни стало, несмотря на болезни, голод и холод. Выжить ради Победы и, конечно, собственного освобождения из нечеловеческих условий. Лев Павлович Вейберт вспоминал: «В другую ночь бригаду, где я работал, для обогрева поместили в один тепляк с заключенными уголовниками. Было очень тесно. Наутро, когда я пришел в зону, обнаружил, что мои карманы пусты: ни карточек продовольственных, ни хлебных, ни денег. Целые семнадцать дней без еды! Это было равносильно смерти»66. Об этом происшествии он сразу же написал брату Юрию в Нижний Тагил, где тот тоже находился в зоне, и родителям в ссылку. Они хоть и сами были не в лучшем положении, но помогли. Юрий очень быстро переслал по почте 500 рублей. Лев купил булку хлеба и разрезал ее на 17 кусков. И каждый день ел только один кусочек! А отец выслал ему из Таборов небольшую посылку с табаком, который можно было менять на продукты. Благодаря этой помощи Лев не умер от голода. Это случилось в феврале 1943 г. Есть в воспоминаниях Льва Павловича и еще один пронзительный эпизод. «Помню, — пишет он, — как уже весной, в тепляке, начальник участка на лесозаводе, проходя мимо меня, положил мне на руки небольшой кусочек хлеба. Прошло уже 60 лет с тех пор, а я все не могу забыть этот случай»67. Кусочек хлеба стал не только необходимым продуктом, а мерилом нравственных ценностей — сострадания и милосердия.