Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 — сер. 1980-х гг. Т.2 - [43]
Настоящий художник, будь он мастер слова или живописи, пишет всегда, независимо от обстоятельств. Более того, отчаяние дает подчас не менее сильный импульс творчеству. Лев Вейберт пишет постоянно. Брать в руки кисть и карандаш становится его привычкой и жизненной необходимостью. И он четко осознает, что есть работы второстепенные и первостепенные, но радость творчества может длиться часами, заполняя и наполняя собой всю жизнь. Почти месяц в пути на подводах, машинах, барках и в ожиданиях по чужим квартирам измотали семью Вейбертов. Лев подводит своеобразный итог и выражает общее настроение: «Дорога от Свердловска до Озерков обошлась нам слишком дорого и морально, и материально. Месяц в пути, месяц ненормальной жизни, максимального напряжения нервов и воли дал сильный отпечаток и отразился отрицательно на наших организмах. В особенности отец чувствует себя очень плохо. Щеки провалились, глаза слезятся, взгляд умоляюще-усталый и пепельный цвет лица. Он устал, ему тяжело, ему нужен отдых и питание, а без этого могут быть плохие последствия. Я сам чувствую себя разбитым и усталым, но у меня это быстро пройдет. Мне ведь только 16 лет, а ему 45 лет, две тяжелых операции. Это дело, которое убило в нем все, ему стало морально плохо» (19 мая 1942 г.).
В этой части дневника Лев Вейберт впервые упоминает причину их мытарств: «Впереди голод и тяжелая жизнь. А все из-за национальности. Ерунда. Так можно только калечить людей. Душа неспокойна. Она смята, растоптана. И все, что в ней было хорошего, подвергнуть страшному сомнению. Мало того, что нас сослали. Над нами и здесь хотят учинить зло. Что мы? Не люди? Мы немцы. „А вдруг! Подальше от них к чертовой матери. Как хотят, так пусть и устраиваются“, — так мыслят они. Итак, мы неблагонадежный элемент. Пока ехали сюда, я думал, что это правильно, что нам создадут условия нормальной жизни, но это оказалось не так. Нас выкинули из города. Теперь же перед нами самые мрачные перспективы. Но пока еще не нужно отчаиваться. Поживем — увидим» (22 мая 1942 г.). Такое ощущение, что как только Лев начинает думать о несправедливости по отношению к факту их ссылки, то будто тут же пугается этих мыслей и начинает отметать свои сомнения, заменяя их надеждой на то, что все еще образуется.
Добравшись, наконец, до конечной цели — поселка Озерки, Лев Вейберт описывает увиденное: «Население же поселка представляет некоторый интерес. Здесь собраны поляки, украинцы, немцы, есть русские. Отовсюду слышится незнакомая речь. И даже моя бабушка, которая никогда в последние годы не говорила по-немецки, в речь вставляет множество немецких фраз. Что делает ее речь непонятной для меня. Мы поневоле обращаемся в «немцев»» (24 мая 1942 г.). Следующая запись будто постепенно открывает ему глаза на происходящее: « […] Вчера я пошел на праздник польский. Впечатление от увиденного мной крепко запомнится мне на всю жизнь. Народная скорбь по родине, о своей судьбе сосланных в глухой сибирский край поляков» (октябрь, 1942 г.). И снова в дневнике обращение к природе: « […] Между тем вышло солнце, рассеялась дымка над рекой, и на той стороне ясно вырисовалась золотая стена леса. В округе все окрасилось в сильные контрастные тона октябрьского утра. С севера надвигается темно-синяя полоса. Наверное, будет снег» (8 октября, 1942 г.).
Начало учебного года вызывает у Льва воспоминания о школе и желание вернуться обратно в Свердловск. Но и в ссылке он планирует продолжить свое обучение в 10-м классе и заняться общественной работой, но ему это не удастся. Следующим его испытанием согласно повестке из военкомата станет трудармия.
Крепись, душа, великие дни переживаешь ты!
Этапирование в лагерь было хорошо организовано: призывники собирались добровольно, без ареста и принуждения, желая «трудиться во имя победы». Под формулировкой «трудармия» скрывалась зона, но мало кто тогда об этом догадывался. Лев записывает в дневнике: «Повестка […] Специальная комиссия. И неизвестное грозным силуэтом встало впереди. Заполнило все мои мысли, проникло во все фибры моего тела, разбило, разорвало. А рядом с этим в душе встало опьяняющее чувство нового, может быть, интересного, а может быть, долгого испытания страшного. Нужно крепиться, не падать духом и крепко запомнить: все перманентно, материя живет, изменяется, принимает новые формы. А мы — материя. Пройдут чудовищные годы. Из нас выкуются новые люди, пропадет романтическая душа юности, и жестокая правда будет руководить нами. А жаль: не в эти ли годы жить. Жить по-настоящему! Жизнь отбросила поэзию, кинула юность на великие испытания. Кто выйдет победителем, тот вступит в новую жизнь хозяином. Построит ее и забудет прошедшее, как кошмар бессонной ночи. Крепись, душа, великие дни переживаешь ты!» (12 ноября 1942 г.). В этих строках жертвенность граничит с романтизмом, а отчаяние перекрывает невероятная сила духа автора этих строк. По силе воздействия они сравнимы со строками немецких романтиков Шиллера и Гете, а в их музыкальности просвещенный читатель услышит ноты анданте из «Реквиема» Верди
