Книга о любящем и возлюбленном - [61]
В «Книгу о животных» (по принципу матрешки или по принципу расположенных друг против друга и создающих иллюзию бесконечности зеркал, который используется, например, в планировке анфилады комнат некоторых дворцов) вмонтированы двадцать восемь exempla, притч, парабол и басен. Эти притчи, в основном восточного происхождения, прежде всего восходят к арабской «Калиле и Димне». При дворе старшего современника Льюля, кастильского короля Альфонса Мудрого, в 1261 г. был выполнен перевод «Калилы и Димны» на испано-кастильский язык, однако для Льюля, судя по всему, значение имел прежде всего как арабский оригинал, так и французский «Роман о Лисе».[158] Восточные притчи в кастильской перелицовке «Калилы и Димны» суше, бледнее и схематичнее аналогичных exempla «Книги о животных» Льюля.[159] В то же время близость «Книги о животных» Льюля скорее восточной («Панчатантра», «Калила и Димна»), чем западной («Роман о Лисе»), традиции подтверждается хотя бы перенасыщенностью каталонского памятника поучениями и отчетливыми назидательными задачами. Немаловажно также, что основной мотив «Романа о Лисе» — соперничество лиса Ренара и волка Изенгрина[160] — попросту отсутствует у Льюля.
Живости парабол Льюля, органично выражающих злободневную проблематику книги, которая сконцентрировала в себе материалы политических и философских дискуссий конца XIII в., не помешало то обстоятельство, что, согласно Ф. де Урменете Сервере, в отличие от восточных сборников басен, система притч Льюля представляет собой в высшей степени стройное и продуманное единство: «Половина этих басен, первые двенадцать из них, отражают исключительно негативную сторону жизни, представляя собой вереницу пороков и опасностей, подстерегающих любого правителя: измена, раздражительность, ненависть, хитрость, злой умысел, коварство, своеволие, неприязнь, бессердечие, хвастовство, мстительность и лицемерие. Уравновешивая их, вторая часть этих басен представляет собой двенадцать рассказов о важнейших достоинствах и чертах, украшающих правителя: справедливость, благодарность, ум, добродетельность, авторитетность, соблюдение иерархии, альтруизм, достоинство, осмотрительность, бескорыстие, природное благородство и благоразумие».[161] В то же время основная фабула раскрывает достаточно неприглядную картину мира. Воспользовавшись формулировкой Я. С. Лурье,[162] можно сказать, что «Книга о животных» явилась своеобразным «романом без героя» в средневековой письменности. «Героем» оказывается не Лис, коварный, мстительный и лживый, не Лев, высокомерный, жестокий и неблагодарный, и не другие персонажи, трусливые, бессердечные, завистливые или покорные, а, пожалуй, лишь автор, чья позиция основывается на здравом смысле и общечеловеческих этических принципах.
Намерения и надежды Льюля абсолютно ясны; мотивы, толкавшие его как на активную проповедническую деятельность, так и на сочинительство, — абсолютно понятны. Максимализм и легковерие — два столпа утопического сознания — заставляли его восставать против современного ему устройства общества и той данности, которой представала душа его современника. Своим «Великим искусством» он надеялся усовершенствовать человечество; менее масштабные, но вполне конкретные задачи он пытался решить своими художественными произведениями: реформировать с помощью «Книги о рыцарском ордене» рыцарство, с помощью «Книги о животных» — государственное устройство, с помощью «Книги об Эвасте и Бланкерне» — католическую церковь, с помощью включенной в последнюю «Книги о Любящем и Возлюбленном» — облагородить человеческую душу, указать ей путь к Богу и заодно расчистить этот путь.
Благородный максимализм и святое легковерие если и не достигли цели, то во всяком случае обеспечили бессмертие порожденных ими книг.
В. Е. БагноРУССКОЕ ЛЮЛЛИАНСТВО КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ
Раймунд Люллий (в соответствии с русской традицией в данном случае отдаем предпочтение латинизированной форме имени майоркинского мыслителя) предвидел мировую славу своего «Великого искусства». Об этом идет речь в главах XXXV и XXXVI его поэмы «Отчаяние». Строя свои экуменические планы, он надеялся обратить в истинную веру всех язычников и заблудших, в том числе православных, опираясь на доводы и аргументы своей философии.[163] Люллий упоминает «rosos» («russos», «rosogs», «rossos») в таких своих книгах, как «Воспитание юношества»,[164] «Спор веры и разума».[165] В «Книге об Эвасте и Бланкерне» Люллий обращается с приветствием к Деве Марии от имени всех инакомыслящих, в том числе и «русских», поскольку считает себя их «поверенным».[166] Пророчество сбылось спустя четыре века.
Творчество Раймунда Люллия достигло границ России с большим запозданием, в сравнении с другими европейскими странами. Однако и в конце XVII столетия это произошло через посредников — украинцев, белорусов, поляков, немцев. Несколькими годами ранее возникновения русского люллианства в Москве побывал Квирин Кульман (1651—1689), немецкий мистик, автор люллианского сочинения.[167]
Этот немецкий люллианец, известный своей экзальтированностью, написавший и опубликовавший в 1687 г. сочинение, адресованное царю Московии,
