Книга о Боге - [43]

Я слушал разглагольствования тестя, и мне очень хотелось сказать ему, что я собираюсь стать писателем, но, глядя на довольные лица жены и тещи, я не смог вымолвить ни слова. Еще по дороге из Кобе в Нагою на вокзале я купил журнал «Кайдзо» и, обнаружив в нем объявление о конкурсе на лучшее прозаическое произведение, решил попытать счастья. Срок сдачи рукописей истекал через десять дней. Я пытался писать в доме тестя, но обстановка не очень к тому располагала. Я был уверен, что работа пошла бы куда успешнее, окажись я в доме моего названого отца в Токио, поэтому я ответил тогда тестю так:

— Я предпочел бы сначала посоветоваться со своим токийским отцом и только после этого принять окончательное решение. Он ведь тоже ждет меня, и мне хотелось бы выехать в Токио как можно быстрее, хоть прямо завтра.

— Да, мы ведь с ним старинные приятели, только рассорились из-за какой-то ерунды, просто нашла коса на камень. Я сейчас позвоню ему с фирмы и помирюсь с ним, а потом закажу тебе билет на завтра или послезавтра. Представляю, как он обрадуется и как удивится, увидев тебя в полном здравии.

После того как тесть, сев в ожидавшую его машину, уехал на фирму, довольные жена и теща принялись с жаром уговаривать меня принять его предложение и взять на себя адвокатскую практику, с тем чтобы впоследствии унаследовать этот особняк.

В тот же день часа в четыре позвонил тесть и, сообщив, что купил мне билет на завтрашний десятичасовой экспресс и завезет его вместе с посадочным талоном утром перед работой, распорядился, чтобы я позаботился о гостинцах.

На следующее утро, еще не было и восьми, появился тесть, и в доме поднялся настоящий переполох. Присев за стол, за которым я пил кофе с бутербродами, он попросил и ему принести то же самое — интересно ведь попробовать столь необычную еду — и осведомился, подготовил ли я гостинцы. Я засмеялся, заявив, что лучшим гостинцем для отца будет мое возвращение живым и здоровым. Спросив, чокаются ли кофе, он поднял чашку, и этот жест, свидетельствующий о его доброте, растрогал меня. Он сказал, что пошлет со мной секретаря, но когда пришло время отправляться, решил ехать сам и, усадив нас с секретарем в машину, довез до самого вокзала, после чего уехал на фирму, крикнув на прощанье, что И. встретит меня на станции Нумадзу…

В тот миг, когда из окна вагона я увидел покрытую снегом вершину Фудзи, меня охватило молитвенное настроение. Эта гора столько раз появлялась перед моим мысленным взором, когда я лежал на своем балкончике в санатории, столько раз безмолвно подбадривала меня! Стоя у окна вагона, я мысленно обратился к ней: «Спасибо, ведь это благодаря тебе я вернулся здоровым».

Когда поезд подошел к Нумадзу, я увидел на платформе своего токийского отца. Помахав ему рукой, я пошел к выходу, чтобы встретить его, но он, опередив меня, вошел в вагон, положил руки мне на плечи, прижал меня к груди и сказал:

— Ну вот, наконец ты и дома.

— Прости, что доставил тебе столько забот, отец, я так по тебе соскучился… — пробормотал я, с трудом сдерживая слезы, и усадил его рядом с собой.

Отец положил руку мне на колено и долго сидел молча, я тоже молчал, волнение, охватившее меня, не находило выхода в словах. С того самого момента, как поезд отошел от Нагои, я все время размышлял над тем, о чем стану писать для конкурса, в поисках темы перебирал в памяти разные истории, записанные в Лезене, и теперь, сидя рядом с отцом и чувствуя тепло его руки, вдруг почему-то вспомнил о той истории, которую назвал «Буржуа». Слева в окне виднелась окруженная обширной равниной вершина Фудзи, мне показалось это хорошим знаком, и я наконец прервал молчание:

— Послушай-ка, нельзя ли мне пожить недельку у тебя в Адзабу, в моей прежней комнате, если она, конечно, свободна?

— В ней все в том виде, в каком ты ее оставил. А что такое?..

— Мне нужно срочно написать кое-что. Когда я пишу, я вечно в дурном настроении, ни с кем не разговариваю… Попроси матушку, чтобы она не сердилась на меня, пусть считает, что я вернусь только через неделю…

— Похоже, ты ничуть не изменился… Это меня радует… — улыбнулся отец. — Что ж, тогда поспешу расспросить тебя обо всем, прежде чем ты примешь обет молчания.

К сожалению, я не помню содержания нашего тогдашнего разговора. Я думал только о том, что если все в моей комнате осталось как было, то должна сохраниться и стопка бумаги в верхнем ящике книжного шкафа, а раз так, то уже завтра я смогу начать писать.

Дом в Адзабу, расположенный в роще вековых криптомерий в нагорной части улицы Хироо, был в европейском стиле. Отец построил его в год моего окончания университета, решив, что отныне я, как его приемный сын, буду жить вместе с ним, причем жить мы будем по-европейски. Матушка и старая служанка встретили меня с радостью, угощение в тот вечер было японским — они приготовили его специально, чтобы отпраздновать мой приезд, но все остальное в доме было устроено на европейский лад. Моя комната на втором этаже была немного меньше той, которую я снимал в Париже, но в ней было все необходимое, к тому же там было тихо, так что на следующее же утро я приступил к работе. Отыскав в привезенной из Лезена тетради историю под названием «Буржуа», я разложил на столе бумагу и, мысленно призвав Жака, обратился с искренней молитвой к Богу: