Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - [14]
У Вовы кончились занятия в его художественно-ремесленном училище, и он приехал в Покров на неопределенно долгий срок. И бабушка, любившая «моего Вовуню», кажется, горячее, чем остальных внуков, и Фурман (в глубине души вполне согласный с ней), и даже сам старый дом – все были счастливы.
Вообще-то у старших Фурманов мнение о «Вовке» уже довольно давно было опасливо-нехорошее. Признавалось, что он – безусловно, парень талантливый, но безвольный, да еще и связался с плохой компанией. Поэтому его прибытие в Покров и перспектива совместного проживания с младшим Фурманом оказались для родителей неприятной и тревожной неожиданностью. Но что делать, не забирать же Фурмана в Москву посреди лета?
В первый праздничный день – после того, как радостная суета вокруг милого гостя уже немного спала и обед с его любимыми блюдами закончился, Вова с Фурманом поднялись по крутой лестнице на второй этаж, на балкон, чтобы, как сказал Вова, осмотреться и поболтать.
Широкий шестиметровый балкон выходил на двор и сад. Прямо перед глазами настороженно колыхалась густая крона двух старых дворовых кленов, поднимавшихся вровень с домом или даже чуть выше. Налево просматривался кусочек улицы за воротами, а направо, над коротко сбегающими с холма и недовольно толпящимися внизу крышами близкой городской окраины, открывался манящий грустный простор – с перемежающимися полосками лесов и долетающим из-за горизонта расширенным спешащим эхом женственно взвизгивающих электричек и низким неуступчивым мычанием товарняков, проходящих невидимую станцию Покров.
Пока Фурман, гордый оказанной честью братского уединения, растроганно вертел головой над перилами, Вова задумчиво рылся в своих карманах: билеты, какие-то скомканные бумажки, полупустой коробок спичек, тщательно пересчитанная мелочь, отделенная от просто крошек… Вова вздохнул.
– Сашка! Можно, я тебе задам один бестактный вопрос: ты вообще куришь?
Смутившись, Фурман отвечал неопределенно: так, мол, покуриваю иногда…
– Ну понятно… А мелочи у тебя случайно никакой не завалялось? Извини. Курить страшно охота, а я сейчас тоже на полной мели… Чего бы нам с тобой такое придумать?
Фурман из детской солидарности поинтересовался, нельзя ли самим сделать табак. Едва заметно усмехнувшись, Вова терпеливо объяснил, что табак – это растение, его специально выращивают, а листья потом высушивают и размельчают, так что весь процесс занимает много времени. Но на вопрос, чем листья табака отличаются от листьев, к примеру, того же клена и почему нельзя курить клен, Вова толком ответить не сумел и предложил просто попробовать. Фурман, не вполне понимая, шутит Вова или вправду собирается провести эксперимент, согласился, и они пошли вниз собирать сухие кленовые листья.
От папы Фурман слышал семейную легенду о том, как однажды дядя Арон, здесь, в Покрове, застукал курящих тайком Вову и Борю и решил раз и навсегда отучить их от этой вредной привычки. Он набрал сухого куриного дерьма, набил им две папиросы и угрозами заставил мальчишек «выкурить» их до конца. Результаты были сомнительные: Боря (как и все Фурманы) не курил, а на Вову, который теперь не слишком охотно вспомнил, что какая-то похожая история когда-то очень давно и впрямь произошла, это тем не менее не подействовало.
С ворохом листьев они вернулись на террасу. Вова посоветовал отобрать наиболее чистые и свернул из газеты две огромные нелепые «козьи ножки». Для пробного закуривания листья решили не измельчать – слишком хлопотное дело. От первой же спички Вовина самокрутка так занялась, что он и затянуться не успел – пришлось срочно тушить маленький пожар. Усовершенствованная конструкция показала себя уже получше: из тлеющих листьев медленно, точно змеи, выползали тяжелые струйки едкого дыма. Однако спустя минуту дегустация была закончена – курить эти гадкие листья клена оказалось невозможно. На меланхоличное Вовино предложение попробовать еще чего-нибудь Фурман, закашлявшись, ответил, что сегодня, наверное, уже хватит. Вова улыбнулся, но было непохоже, что он издевается.
Вова все детство провел в Покрове (как ни странно, он ухитрился даже и родиться здесь, а не в Москве) и до сих пор поддерживал дружбу с несколькими местными парнями, своими ровесниками. В первый же день он надолго ушел в город по каким-то своим таинственным делам, а в конце недели внезапно собрался на пару дней в Москву, ужасно расстроив этим бабушку. Бабушкино нежелание отпускать Вову в Москву оказалось настолько скандально острым, а Вовино намерение ехать – настолько жестко неотменимым, что Фурман не мог не заподозрить во всем этом еще какого-то, скрытого от него, плана. Но и Вова, и бабушка почему-то уклонились от объяснений. Оба страдали от своей размолвки, но так и расстались, закованные каждый в собственную правоту… Через два дня Вова вернулся, и жизнь потекла по-прежнему, а о той ссоре никто больше не заговаривал.
Все в девятнадцатилетнем Вове по-мальчишески подражательно нравилось Фурману: и его плотная, сутуловато расслабленная фигура, и мягкий темный ежик, и круглые серо-голубые глаза с выражением беспричинной и немножко нагловатой печали, и всегдашнее спокойствие… На руках у Вовы с аппетитной мощью округлялись бицепсы (а у Борьки, к примеру, когда он их напрягал, они были длинными и жилистыми, как палки). Жевал Вова всегда с таким завораживающим удовольствием, что хотелось есть то же, что и он, даже если это было просто сорванное в саду и обтертое о рубаху неспелое яблоко. Вова и свистеть умел не как все – складывая губы трубочкой, – а наоборот, слегка растягивая их уголки в задумчивой шепелявой улыбочке: «ше-ши-ши»; и еще он мог, раскрыв рот в глубоком беззвучном «О», звонко и отчетливо выстукивать на верхней части своей как бы пустой головы известные мелодии – больше ни у кого так красиво не получалось, хотя старались многие.
Роман Александра Фурмана отсылает к традиции русской психологической литературы XIX века, когда возникли «эпопеи становления человека» («Детство. Отрочество. Юность»). Но «Книга Фурмана» – не просто «роман воспитания». Это роман-свидетельство, роман о присутствии человека «здесь и теперь», внутри своего времени. Читатель обнаружит в книге множество узнаваемых реалий советской жизни времен застоя. В ней нет ни одного придуманного персонажа, ни одного сочиненного эпизода. И большинство ее героев действует под реальными именами.
Дедушка тоже был против больницы. Но мама с неожиданным фатализмом сказала, что, раз врач так настаивает – а этого врача им порекомендовали именно как знающего детского специалиста, и найти кого-то еще у них вряд ли получится в ближайшее время, – значит, нужно соглашаться. Если нет никакого другого способа определить, что происходит, пусть будет так. Черт с ней, со школой, пусть она провалится! Главное, чтобы возникла хоть какая-то ясность, потому что без этого жизнь начинает просто рушиться.Самого Фурмана охватывала жуть, когда он представлял себе, что ложится в психушку.
Несмотря на все свои срывы и неудачи, Фурман очень хотел стать хорошим человеком, вести осмысленную, правильно организованную жизнь и приносить пользу людям. Но, вернувшись в конце лета из Петрозаводска домой, он оказался в той же самой точке, что и год назад, после окончания школы, – ни работы, ни учебы, ни хоть сколько-нибудь определенных планов… Только теперь и те из его московской компании, кто был на год моложе, стали студентами…Увы, за его страстным желанием «стать хорошим человеком» скрывалось слишком много запутанных и мучительных переживаний, поэтому прежде всего ему хотелось спастись от самого себя.В четырехтомной автобиографической эпопее «Книга Фурмана.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.