Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение - [12]
В огромном зеркале напротив мальчик вдруг заметил на диване какое-то мелкое пугающее существо белого цвета и не сразу догадался, что этот зверек – его лицо. Он ждал, что сейчас увидит в зеркале свою собственную смерть, как в кино. Остановить ничего было нельзя. Это был абсолютный ужас.
Убийца копошился с чем-то у него за спиной, готовя смерть мальчику. В зеркале ничего не происходило. На больших часах унылыми короткими рывками двигалась секундная стрелка.
Напомнив о себе, убийца приказал лежащему на боку мальчику слегка приподнять ногу. Потом, странно захрипев, он придвинулся вплотную, его рука прижала мальчика сверху, а в узкой щели, образовавшейся у мальчика между ногами, вдруг оказалось что-то теплое и мягкое – другая рука? палец?.. Убийцу что-то мучило: он дергался, тяжело дышал и приговаривал «сейчас!.. сейчас!..» – у мальчика мелькнула мысль, что у него за спиной убийца напоролся на свое орудие, но тут его с такой силой оттолкнули, что он чуть не свалился с дивана.
Мужчина с кряхтеньем вскочил – брюки у него почему-то оказались спущенными, одной рукой он крепко сжимал свою страшно вспухшую, торчащую, с тупой багрово-коричневой головой пипиську – и мелкими неудобными шажками побежал к холодильнику.
Поранился? Хочет спрятать ее туда? Что-то достать?
Мужчина встал рядом с холодильником спиной к мальчику, уперся свободной рукой в стену и снова захрипел и задергался. Вдруг у него из живота что-то резко брызнуло, он сразу наклонился, и по дощатому полу громко зашлепали крупные капли – реже и реже…
Отступив от стены, дядя Коля несколько раз встряхнул свою огромную пипиську – как будто только что сходил «по-маленькому» – и потом вытер ее взятой с холодильника белой тряпицей или платком.
Фурман не понимал, что происходит. А где же его смерть?
– Вот так. Зря боялся, – криво усмехнулся дядя Коля, встретив его взгляд. – Давай-ка одевайся. А то опоздаем.
Пока Фурман обессиленно возился с пуговицами, дядя Коля привел себя в порядок, быстро допил остававшуюся в бутылке водку, закусил уже оторванной половинкой пончика и закурил, нетерпеливо позвякивая связкой ключей.
Было уже без двенадцати минут четыре.
Всю дорогу они почти бежали. На ходу дядя Коля устало повторял свой рассказ о веселой, развратной и доступной Светке и опять обещал непременно познакомить ее с Фурманом: «Вот увидишь, вы друг другу понравитесь!..» – кажется, ни тот ни другой в это уже не верили. Фурман вяло поддакивал, прикидывая, как бы ему сбежать от этого человека, который, слава богу, оказался не убийцей.
На пороге кинотеатра дядя Коля вдруг спохватился, что забыл дома пиво. Пришлось ему покупать еще одну бутылку – без пива он не мог, – поэтому к началу журнала они опоздали и искали свои места в мерцающей темноте. Воспользовавшись этим, Фурман «потерялся» – незаметно ушел вперед (на билетах было написано «амфитеатр») и после нескольких коротких перебежек занял самое дальнее кресло в пустом первом ряду. Отсюда можно было бежать в обе стороны – в зависимости от приближения противника – или уж, в крайнем случае, за кулисы.
Когда по окончании журнала ненадолго зажегся свет, он пригнулся и с больно колотящимся сердцем стал высматривать между голов своего усталого врага. Вот он! – прикладывается к бутылке и весело, как ни в чем не бывало, болтает с соседом-мальчишкой – совсем не на своем месте! Свинья! Свинья! Может, устроить скандал? Наброситься на него – чтобы вызвали милицию… А уж потом ему покажут! Посадят – будет знать, как делать такое с детьми!.. Но ведь тогда придется всем об этом рассказывать? В фойе сухо протрещал последний звонок. Свет в зале, и без того неполный, стал таять с грустной быстротой, шторки экрана, жужжа, разъехались, и начался фильм «За миллион лет до нашей эры».
С края первого ряда изображение на широком изогнутом экране странно искажалось и выглядело искусственным, а глухая сила звука была буквально на грани выносимости, но Фурман пока еще не решил, высиживать ему до конца или попробовать прорваться сквозь темноту с ее неожиданными угрозами. Как бы то ни было, здесь было спокойнее, а фильм – черт с ним, все равно он все это уже видел… И вообще, не до фильма. Может, подремать? Устал, как собака… – Нет, спать нельзя. Кто его знает, этого психа «дядю Колю»? Вдруг он как раз сейчас крадется по проходу? Лучше смотреть в оба.
На экране ревели, сталкивались и пожирали друг друга громоздкие и неуклюжие заводные динозавры, хитрый крепкий герой из каменного века остроумно увертывался от них и попутно спасал красивую девушку-дикарку из чужого племени, в котором люди ели людей; оскорбленные в лучших чувствах людоеды, естественно, пускались в погоню, парочка пыталась замести следы, заодно справляясь со всевозможными опасностями; внезапно начиналось землетрясение: рушились горы, летели и разбивались в крошку каменные глыбы, пыль стояла столбом, в земле раскрывались ужасные трещины, извергался вулкан, заливая все вокруг кипящей лавой… В конце счастливая парочка пробуждалась на рассвете на очищенной остывающей земле.
Едва пошли титры, Фурман, преодолевая жуткую боль и немощь в отсиженной правой ноге, выскользнул из душного зала на вечереющий белый свет и, хромая, побежал к трамвайной остановке. Все-таки приятно остаться живым. Можно даже считать, что победил! Только очень измучился. И ДЕДУШКИНЫ ТРИ РУБЛЯ УЦЕЛЕЛИ… Можно оставить их на память. Или не стоит?.. Если бы не они… Эх, надо было сразу пойти в парк. Да что теперь об этом говорить.
Роман Александра Фурмана отсылает к традиции русской психологической литературы XIX века, когда возникли «эпопеи становления человека» («Детство. Отрочество. Юность»). Но «Книга Фурмана» – не просто «роман воспитания». Это роман-свидетельство, роман о присутствии человека «здесь и теперь», внутри своего времени. Читатель обнаружит в книге множество узнаваемых реалий советской жизни времен застоя. В ней нет ни одного придуманного персонажа, ни одного сочиненного эпизода. И большинство ее героев действует под реальными именами.
Дедушка тоже был против больницы. Но мама с неожиданным фатализмом сказала, что, раз врач так настаивает – а этого врача им порекомендовали именно как знающего детского специалиста, и найти кого-то еще у них вряд ли получится в ближайшее время, – значит, нужно соглашаться. Если нет никакого другого способа определить, что происходит, пусть будет так. Черт с ней, со школой, пусть она провалится! Главное, чтобы возникла хоть какая-то ясность, потому что без этого жизнь начинает просто рушиться.Самого Фурмана охватывала жуть, когда он представлял себе, что ложится в психушку.
Несмотря на все свои срывы и неудачи, Фурман очень хотел стать хорошим человеком, вести осмысленную, правильно организованную жизнь и приносить пользу людям. Но, вернувшись в конце лета из Петрозаводска домой, он оказался в той же самой точке, что и год назад, после окончания школы, – ни работы, ни учебы, ни хоть сколько-нибудь определенных планов… Только теперь и те из его московской компании, кто был на год моложе, стали студентами…Увы, за его страстным желанием «стать хорошим человеком» скрывалось слишком много запутанных и мучительных переживаний, поэтому прежде всего ему хотелось спастись от самого себя.В четырехтомной автобиографической эпопее «Книга Фурмана.
История дантиста Бориса Элькина, вступившего по неосторожности на путь скитаний. Побег в эмиграцию в надежде оборачивается длинной чередой встреч с бывшими друзьями вдоволь насытившихся хлебом чужой земли. Ностальгия настигает его в Америке и больше уже никогда не расстается с ним. Извечная тоска по родине как еще одно из испытаний, которые предстоит вынести герою. Подобно ветхозаветному Иову, он не только жаждет быть услышанным Богом, но и предъявляет ему счет на страдания пережитые им самим и теми, кто ему близок.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.