Книга Дока - [4]
И когда проснулась – поняла. Не могла эта рука никогда ко мне так… приложиться. Потому что. Потому что это – Док. Его рука. Я сто раз видела, как он вот так по карте… Это он.
Всё, сна ни в одном глазу, лежу, как доска, прямая, гулкая… И пытаюсь вспомнить: что же там написано было? Что за буквы смывала волна? Не отпускает. Ни вспомнить, ни забыть… И три девчонки Дока на туалетном столике – смотрят на меня, не отводят горящих глаз. Какой уж тут сон…
А вот какой: как будто Док сидит на берегу, волны перед ним катятся наискось, мелкие, тоненькие, не поймешь – море, река ли. Я его со спины увидела, как он смотрит вперед – а там туман непроглядный и, кажется, непроходимый. И потому не разобрать, что там за вода. А затем как будто камера переместилась – и мне его показывают с лица, и он так ладони отряхивает и смотрит как будто в камеру и говорит… уверенно так и гладко, как в рекламном ролике, что жить ему тут хорошо и ничего ему не нужно, никуда он не собирается отсюда, совершенно счастлив, что это вот тутошнее – всё, о чем он мечтал. И по улыбке его широкой, доверительной понимаю, что попал Док крепко, о чем мне и сигналит. Видимо, на случай, если меня зрение подвело и я не вижу, что у него за спиной.
А за спиной у него стройные пальмы машут плюмажами по ветру, бугенвиллеи и фламбояны полыхают аж наизнанку выворачиваются, колибри сверкают летучими драгоценностями, и всё бы ничего, только шагах в ста за ними – тот же непроходимый туман стоит до неба.
Ох, думаю, Док, довыдрючивался… Проснулась – и думаю. Что же ты, Док, такой благостный, перед кем изображаешься? Кто тебя на камеру снимает и мне транслирует – как пленного или заложника. И почему сейчас, не девять дней – девять лет спустя после твоей гибели, вот и сиротки твои брошенные… И чувствую, на правое запястье мне будто надавило что-то. Крепко так надавило, прижало к постели. Как дышала, так и дышу, будто не заметила, будто сплю. Веком не дернула, ресницей не дрогнула, прислушиваюсь. Ничего не скрипнет, не шуршит, только одеяло едва-едва проминается, как будто кошка по кровати идет. Только кошки никакой нет у меня. Маленькие шажки, крохотные ножки. И на правое запястье – как будто наступили маленькой ножкой.
И проснулась – в том неконтролируемом ужасе, какой у меня и может-то быть только во сне и на выходе из сна. Не могу рукой пошевелить. Ни одной, ни другой. Потому что на правом запястье у меня стоит Рыжая, на левом Кровопийца, а Черепушка у меня на груди топ-топ-топ, тум-тум-тум – марширует, перебивая сердечный ритм. Я посмотрела в ее глаза и узнала, что умираю прямо сейчас.
И тут дверь открылась и в спальню заглянул Енц.
– Эй, Ягу, спишь?
Я поняла, что сплю, и проснулась.
Никого не было на моей кровати, кроме меня и одеяла, и на нем никаких следов, только на груди как пригоршня синяков рассыпана, как будто по бронежилету отстрелялись из чего-то не очень мощного… И Енц тут как тут, хмурится, смотрит с подозрением.
– Тебе что, тоже сегодня досталось?
– Тоже? – переспрашиваю его, растирая грудь. – Что значит «тоже»?
Он только хмыкнул, качнул рукой – иди, мол, за мной, – и вышел из спальни. Я свитер поверх пижамы натянула – то ли дом выстыл, то ли меня еще от сна трясет. И за ним, в гостиную, к камину.
– Сначала мне снилось, что мы опять в Климпо… И всё безвыходно, ни туда ни сюда. И Док придумал направить слонов на их позиции, и они с Клемсом ушли в буш… А потом они лежали рядом, кровь уже не текла, вертолет всё не летел, и я вот всё это видел, как наяву, оно повторялось и повторялось, я понимал, что что-то не так, чем дальше, тем сильнее понимал, но что именно не так – не понимал. Раз двадцать, наверное, я смотрел, как Дока и Клемса кладут на площадке. Тир и этот, новенький. Подожди, его же тогда с нами не было? Он же только в прошлом году пришел? А Дока кто положил? Опять не понимаю, что с этим сном не так… И как будто вот эти три, – Енц кивнул в сторону камина, отхлебнул из стакана, звякнув кубиками льда, и посмотрел на меня. Я только сейчас заметила, что у него вокруг глаз чернущие круги и лицо осунулось, как будто он неделю не спал.
– Вот эти три, – с усилием повторил Енц, и я посмотрела на полку. – Как будто они прошли так гуськом, как Битлы по переходу, понимаешь? Только втроем. Прошли между мной и лежащими, Доком и Клемсом. Деловые такие. И посмотрели все трое. Я путано говорю, наверное. Ты понимаешь?
– Я понимаю, Енц. Еще как понимаю. А сюда-то ты чего приехал? Не то чтобы я была против, но так вдруг… С чего бы? Что нужно-то? Ты уж скажи, а то я спать хочу не могу.
– А не знаю. Я проснулся и понял: надо ехать к тебе. Как они прошли мимо меня – так я и проснулся. Завел конягу и поехал. Как под гипнозом. Слушай, можно я у тебя переночую? Прямо здесь, мне нормально. Просто ехать обратно – лень. Да и выпил я.
Выходит, не мне одной проверяться пора. Ладно, утром разберемся, сейчас бы спать, я-то небось не краше Енца, в зеркало, пожалуй, заглядывать не стоит. Выдала Енцу пледы, подушки, полотенца и пошла себе к лестнице, спать же невыносимо хочется, ночи той всего ничего осталось. А Енц так мне в спину:
Страну Семиозерье населяет множество персонажей, обладающих различными магическими знаниями и умениями, некоторые из которых они приобретают, пускаясь в нелёгкие странствия. Кто-то строит мосты, кто-то мастерит лестницы в небо и создаёт живых существ. В книге несколько историй, которые переплетаются в единую сюжетную линию: герои встречаются и в роли мастеров, наделенных дарами, исполняют желания.Роман в рассказах.Полный текст, в предпоследней редакции. Издано в Livebook.
Прежде чем стать царем Хайра, долгие дни проведет Акамие в замке, владельцем которого когда-то был Тахин-ан-Араван — беззаконный поэт и любовник. В сокровищнице замка хранится любимая дарна Тахина — та, чье имя В сердце роза. Искушенный в музыке Эртхиа, царь Аттана, коснется струн божественной дарны, и от ее звука возродится сожженный на костре Тахин, и отправится в долгое путешествие вместе с Эртхиа и неуловимым лазутчиком Дэнешем. Много дальних стран они посетят, много чудес, и величественных и страшных…
Он умер.Как без него жить?Но можно создать его электронно-механическую копию, полнофункционального андроида…
Для души всякого, прочитавшего эту книгу, она — ВОЛШЕБНОЕ СНАДОБЬЕ. И не понадобится ни медитация, ни иные специальные методы проникновения в собственное подсознание. Просто прочтите «Акамие», не отрываясь и не думая ни о каком подтексте — и волшебные свойства книги проявятся сами собой. Отнеситесь к ней как к музыке. Во многом это музыка и есть. Она работает сама по себе, независимо от того, читаете вы взахлеб или рассеянно; смакуете слова, выстроенные автором в идеальном ритме, или замечаете лишь собственные ощущения — все это не важно.
Это восьмой по счету сборник «Русских инородных сказок», то есть коротких текстов начинающих и уже хорошо известных читателям русскоязычных авторов, проживающих в разных городах и странах нашей небольшом, зато обитаемой планеты.
В романе Б. Юхананова «Моментальные записки сентиментального солдатика» за, казалось бы, знакомой формой дневника скрывается особая жанровая игра, суть которой в скрупулезной фиксации каждой секунды бытия. Этой игрой увлечен герой — Никита Ильин — с первого до последнего дня своей службы в армии он записывает все происходящее с ним. Никита ничего не придумывает, он подсматривает, подглядывает, подслушивает за сослуживцами. В своих записках герой с беспощадной откровенностью повествует об армейских буднях — здесь его романтическая душа сталкивается со всеми перипетиями солдатской жизни, встречается с трагическими потерями и переживает опыт самопознания.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Добро пожаловать в мир Никки Кален, красивых и сложных историй о героях, которые в очередной раз пытаются изменить мир к лучшему. Готовьтесь: будет – полуразрушенный замок на берегу моря, он назван в честь красивой женщины и полон витражей, где сражаются рыцари во имя Розы – Девы Марии и славы Христовой, много лекций по истории искусства, еды, драк – и целая толпа испорченных одарённых мальчишек, которые повзрослеют на ваших глазах и разобьют вам сердце.Например, Тео Адорно. Тео всего четырнадцать, а он уже известный художник комиксов, денди, нравится девочкам, но Тео этого мало: ведь где-то там, за рассветным туманом, всегда есть то, от чего болит и расцветает душа – небо, огромное, золотое – и до неба не доехать на велосипеде…Или Дэмьен Оуэн – у него тёмные волосы и карие глаза, и чудесная улыбка с ямочками; все, что любит Дэмьен, – это книги и Церковь.
В параллельной реальности эти 23 рассказа могли бы стать самым жутким и метафизическим сезоном «Черного зеркала». Что, если люди реинкарнируют назад во времени целыми кластерами? Живем ли мы в альтернативной вселенной, где президент США Дональд Трамп? Вы играли когда-нибудь в «Мафию», где убивают по-настоящему? Можно ли сдать испытания Страшного суда экстерном при жизни? А что, если Дэвид Боуи на самом деле не умер, а Йозефа Бойса выхаживали не крымские татары, а девочки-подростки из дачных пригородов? Пожив несколько лет в Нью-Йорке, Татьяна Замировская написала книгу про взросление, насилие и невозможность речи – ответов тут нет, но есть пространство для ваших собственных вопросов к миру.
Замировская – это чудо, которое случилось со всеми нами, читателями новейшей русской литературы и ее издателями. Причем довольно давно уже случилось, можно было, по идее, привыкнуть, а я до сих пор всякий раз, встречаясь с новым текстом Замировской, сижу, затаив дыхание – чтобы не исчезло, не развеялось. Но теперь-то уж точно не развеется.Каждому, у кого есть опыт постепенного выздоравливания от тяжелой болезни, знакомо состояние, наступающее сразу после кризиса, когда болезнь – вот она, еще здесь, пальцем пошевелить не дает, а все равно больше не имеет значения, не считается, потому что ясно, как все будет, вектор грядущих изменений настолько отчетлив, что они уже, можно сказать, наступили, и время нужно только для того, чтобы это осознать.
В мире, где главный враг творчества – политкорректность, а чужие эмоции – ходовой товар, где важнейшим из искусств является порнография, а художественная гимнастика ушла в подполье, где тело взрослого человека при желании модифицируется хоть в маленького ребенка, хоть в большого крота, в мире образца 2060 года, жестоком и безумном не менее и не более, чем мир сегодняшний, наступает закат золотого века. Деятели индустрии, навсегда уничтожившей кино, проживают свою, казалось бы, экстравагантную повседневность – и она, как любая повседневность, оборачивается адом.