Книга алхимика - [48]

Пожалуй, Сида понял лишь я, иудейский юноша, к которому рыцарь отнесся столь пренебрежительно. Я раскрыл было рот, чтобы спасти положение, но опоздал. Ядовитым тоном Азиз насмешливо произнес:

— Я так понимаю, ты говоришь о вашем Иисусе? Плотник, рыбак, пророк… Но никак уж не покровитель воинов и властелин битв. Я не понимаю, в чем смысл нашего разговора… Какой от него может быть толк?

— Да, я говорю и об Иисусе, и Аллахе, и Яхве, — не замечая состояния Азиза, произнес Сид. — Речь идет о Боге. Какая разница, как Его называть. Бог и есть Бог. Я с Ним, а Он со мной, — рыцарь одарил нас лучезарной улыбкой.

Слова Сида сбили меня с толку. С христианской точки зрения его речи были чистой воды богохульством.

— Ты хочешь сказать, что сражаешься за Бога? Получается, ты крестоносец? — Последнее слово Азиз произнес с нескрываемым презрением.

— Нет-нет. — С лица Сида не сходила блаженная улыбка. — Я не сражаюсь за Бога. Он сражается за меня. Я люблю Его, и Он любит меня. Он хочет, чтобы я одерживал победу за победой. — Неожиданно рыцарь нахмурился. — Как ты меня назвал? Крестоносцем? — Сид рассмеялся. — Знал бы ты, принц, как глубоко заблуждаешься. Я презираю крестоносцев. Они… они отвратительны.

Его лицо стало наливаться кровью от гнева. Я с изумлением взирал на эти быстрые перемены настроения.

— Не говори при мне о крестоносцах, принц. Они все до одного мракобесы и лицемеры, желающие силой навязать свою веру всем остальным. Альфонсо по сути заложил свое королевство… Он ведь что сделал? Пригласил этих монахов-фанатиков из Клюни[43]. А все почему? Сами знаете, чего хочет их орден. Все наседает на Папу Римского, чтобы тот объявил Священную войну. Никогда я не вернусь к Альфонсо в Кастилию, покуда оттуда не уберутся эти чернорясые паразиты. Сейчас они строят там монастырь за монастырем и призывают к христианскому джихаду. Ведь что такое крестовый поход, как не джихад? Заносчивые, нетерпимые, кровожадные, лицемерные… — Вдруг на его лицо вернулась блаженная улыбка. — Нет-нет-нет, Бог, которого я знаю, не таков. Мой Бог всем являет свою доброту. Он не хочет погубить ту Испанию и Андалусию, что так дороги моему сердцу, где мусульмане, христиане и даже иудеи могут жить вместе и ладить друг с другом. Где войны ведутся честно и где можно запросто свести концы с концами. Я считаю, живи сам и дай жить другим. Почему это не может продолжаться дальше? Я сражаюсь с кем попало, убиваю кого попало — такой уж я человек. Но это вовсе не значит, что я не уважаю своего противника. И плевать мне на его вероисповедание. Мы все братья. Да, я христианин, но я прожил в здешних краях достаточно для того, чтобы знать — есть много дорог, ведущих в рай. Если разобраться, все наши пророки, по сути дела, бродили по одной и той же треклятой пустыне. В конечном итоге мы молимся одному и тому же Богу. Моя любовь, мое сердце принадлежат Ему, но никак не Его проповедникам с их обрядами и запретами. Когда я сражаюсь, я свободен, и Он со мной. Это Он вздымает мою руку, чтобы сокрушить врагов. Хотя, если быть точным, мы двигаемся вместе, да, вместе, ибо мы, подобно влюбленным, представляем собой единое целое.

Сид просиял, довольный своей речью, и вдруг схватился за голову, прижав ладони к вискам. Мгновение спустя он поднял на нас восторженный взгляд.

— Он тут со мной. Сейчас. Я чувствую Его. Чувствую Его!

Сид вскочил и застонал:

— Боже… Боже мой! Ты во мне. Как это прекрасно… Прекрасно… Дозволь нам любить. Дозволь нам убивать… убивать… — Его пальцы шарили в области пояса. Похоже он пытался нащупать меч, который, к счастью, вместе с доспехами висел у входа в шатер. — Буду любить с Тобой, ненаглядный мой, — певуче произнес Сид. — Буду убивать с Тобой… Мой ненаглядный. — Он раскачивался из стороны в сторону, полностью погрузившись в экстатическое состояние. Музыка неожиданно смолкла. Девушки в страхе смотрели на рыцаря — совсем как я с Паладоном. Азиз, насупив брови, поднялся с ковра. Было ясно, он собирается уйти, решив, что с него хватит.

— У него приступ, как при эпилепсии, — кинулся я к принцу. — Нельзя бросать его в таком состоянии.

Я понимал, что вот-вот произойдет непоправимое. Мне хотелось, чтобы Паладон с Азизом поняли, что с Сидом случился припадок безумия и он погрузился в транс. Если мы сейчас уйдем, о нашем союзе можно будет забыть. Однако не могу отрицать, что меня также заворожили сбивчивые рассуждения рыцаря о единстве наших религий.

— Азиз, — с жаром произнес я, — то, что сейчас происходит, возможно, связано с Богом-Перводвигателем. Во время боя Сид входит в транс, совсем как сейчас… Он безумен, но, быть может, его сумасшествие связано с Божественной силой, которую мы изучаем.

— Что плетет этот иудей? Он вроде бы не пил.

Я застыл на месте, услышав изумленный голос Сида. Приступ кончился. Рыцарь как ни в чем не бывало лежал на кушетке и, наслаждаясь жизнью, приветливо мне улыбался.

— Так на чем мы остановились? Должно быть, я задремал. — Он посмотрел на Паладона. — Мы вроде бы обсуждали план завтрашней битвы, так? А где музыка? Почему тишина? — Он хлопнул в ладоши.