Книга алхимика - [47]

— Со всем уважением к вам, аль-Сиди, мне хотелось бы задать вопрос, — проговорил я. — Вы сказали «даст Бог, мы одержим победу». Получается, вы в этом не уверены? Вы же говорите, что нам не составит труда разгромить врага.

— На все Божья воля, малыш. Всякое может произойти. На поле боя царит хаос. Тучи стрел. В спину может ударить отряд копейщиков, которого ты вовремя не заметил. Лошадь может наступить на кротовью нору. Один раз видел я и такое. В итоге я взял верх. Самая легкая из моих побед. Это случилось еще во времена Фердинанда, когда я сражался за Кастилию. Бились под Бадахосом, который держали берберы. Славные бойцы. И полководец у них был знатный. Опытный. Навоевавшийся за свой век. Сражался еще при Аль-Мансуре[42]. Повел берберов в конную атаку. Их две тысячи — нас четыре сотни. Представьте, адово полчище несется нам навстречу. Бог знает чем это могло все закончиться, но конь полководца попал копытом в кротовью нору. Враг был совсем близко. Старик вылетел из седла, и его войско решило, что он погиб. Тогда они развернулись — все две тысячи конных — и пустились наутек. А старик оказался жив, не то что ваш бедолага Абу Бакр. Да, падение его оглушило, но не более того. Выкуп за него получили огромный — целое состояние. Было потом мне на что поместье отстроить. — Он хлебнул вина. — Нет, я не сомневаюсь в исходе завтрашнего боя. Я всегда уверен в победе.

— Даже несмотря на то, что любая случайность может изменить ход сражения?

Сид рассмеялся:

— Я же сказал, я не позволяю себе думать о возможности поражения, малыш. Именно поэтому я до сих пор жив. Пойми, когда я иду в бой, я знаю, что Бог со мной.

Столь неожиданное заявление не на шутку меня удивило: изначально Сид не показался мне истинно верующим человеком. Тщательно подбирая слова, я произнес:

— Даже в том случае, если Бог с вами, Он так же и со всеми остальными. Он по определению всемогущ и вездесущ. Откуда вам знать, что Он явит милость именно вам, а не кому-то другому? Почему вы уверены, что ваша лошадь никогда не оступится? С чего вы взяли, что такова Его воля?

— А ты, шельмец, умен, — погрозил мне пальцем Сид. Он чуть покраснел: видимо, выпитое брало свое. — Открою тебе один секрет. Его знает лишь Фанес и моя жена Химена, — они понимают меня. Может, поймешь меня и ты. Ведь ты пытаешься овладеть тайными знаниями и умеешь любить. Я заметил, как ты смотришь на Азиза.

Азиз побледнел, да и я потерял дар речи. Увидев выражения наших лиц, рыцарь улыбнулся и продолжил:

— Я и не думал глумиться над вами. Я достаточно пожил среди арабов, чтобы знать о духовной составляющей той связи, что существует между мужчинами. Когда я гостил у своих арабских друзей, они несколько раз присылали мне мальчиков в спальню. Никакого особого удовольствия я ни разу от этого не получил, но от таких подарков все равно не отказывался: зачем обижать хороших людей. Впрочем, я слышал от знакомых, целиком и полностью заслуживших мое доверие, что любовь между двумя мужчинами вполне может быть прекрасным чувством. Говоря языком поэтов, речь идет о единении душ, о безграничной преданности друг другу. Любовь — это осознание исключительности человека, которому отдаешь свою душу. Ты растворяешься в нем без остатка. Точно такие же отношения должны быть и с Богом. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Разумеется, — отозвался я, думая о стихах аль-Газали, которые он читал нам несколько месяцев назад. Я был крайне удивлен, услышав подобные рассуждения от Сида. — Простите, но я не понимаю, какое отношение это имеет к завтрашней битве.

— Самое прямое. — В глазах Сида словно разгоралось пламя. Он преобразился, и неожиданно мне показалась, что перед нами совершенно другой, незнакомый нам человек. — Когда иду в бой, я чувствую, как на меня нисходит некая сила, которая управляет мной. Меня переполняет невиданная мощь. Знаете почему? Я полностью отдаю себя своему возлюбленному. И мой разум, и моя душа — все это во власти Бога. Я растворяюсь в Нем и становлюсь Его частью, точно так же как Он становится частью меня. И вот благодаря этому единению со Всевышним я становлюсь неуязвимым. Это все, что я могу сказать о любви.

Как ни странно, мне стало ужасно смешно. Рассуждения Сида были безумны, столь же безумны, как и он сам. Если он говорил серьезно, получалось, что прославленный герой Андалусии — суфий, причем особого рода — юродствующий. Таких называли «мувалла», что значит «дурак Господень».

Паладон выглядел совершенно раздавленным. Он ожидал увидеть перед собой воина, христианского рыцаря. Грубость Сида, столь сильно оскорбившая Азиза, укрепила Паладона в его уверенности, что Сид — простодушный рубака и человек действия. Теперь его речи, свидетельствующие об увлечении мистицизмом, не на шутку встревожили моего друга.

Азиз пребывал в ярости. Волею обстоятельств ему пришлось встать во главе отряда. Его страшно беспокоило предстоящее сражение, а полководец, на чьи советы он так рассчитывал, сперва выставил себя заносчивым и легкомысленным олухом, а теперь и вовсе принялся нести какую-то малопонятную околесицу. Думаю, принц боялся, не насмехается ли над ним Сид. Азиз буквально окаменел, и я испугался, что он сейчас взорвется.