Книга алхимика - [20]

— А это еще что за каракули? — поинтересовался Мартинес, показав пальцем на заднюю часть саркофага. — Странные какие-то. Видимо, кто-то пытался их сколоть. По мне так, правильно сделал.

— Дайте-ка поглядеть. Невероятно, — Пинсон в изумлении покачал головой.

Часть букв неплохо сохранилась, профессор даже смог разобрать несколько слов, вполне достаточно, чтобы понять — вторая надпись повторяет первую, вот только архитектор в ней именовался Ясином, да и сама она выполнена на арабском. Это как раз не особо удивило Пинсона: арабский являлся языком межнационального общения в Андалусии и на нем охотно разговаривали друг с другом мусульмане, иудеи и христиане. Однако арабская надпись в христианской церкви? Странно. В 1121 году Реконкиста только началась, но все же… И кстати, почему в арабской надписи указан 521 год? Слова, непосредственно предшествовавшие дате, были тщательно удалены с камня. Ну конечно, скорее всего, они говорили о том, что речь идет о мусульманском летоисчислении. Потому-то их и стерли! Еще бы! Упоминание пророка Мухаммеда в христианском соборе! Для католического священника — чудовищная ересь.

— Паладон… Паладон… — забормотал под нос Пинсон. — Где я мог слышать это имя?..

— Все это, конечно, очень интересно, — перебил его Огаррио, — однако, давайте заканчивать с лекцией по истории. То, что вы читаете по-арабски, заслуживает всяческого восхищения, но мне с ребятами пора заняться делом. — Он повернулся к солдатам: — Давайте шевелиться. Похоже, мы на месте. Алтарь и главная башня собора аккурат над этой гробницей. Раз Паладон оставил нам такой роскошный гранитный короб, грех им не воспользоваться. Туда и заложим взрывчатку. Так что берем кирки и принимаемся за работу. Пробьем сбоку дыру, положим взрывчатку рядом с костями. Ваш Паладон, судя по надписи, вроде бы мечтал оказаться на небесах? Это мы ему обеспечим. Рванет так, что он долетит прямо до неба со всем собором.

Пока солдаты трудились над постаментом-саркофагом, Пинсон и Огаррио присели на пол, привалившись спинами к колоннам. По коридорам разносилось гулкое эхо ударов металлических кирок о камень.

— Надеюсь, вы не слишком сильно огорчены тем, что мы собираемся взорвать этот шедевр средневековой архитектуры, — тихо произнес Огаррио. — Вы известный антиклерикал, и потому интерес, который вы проявляете к этому собору, кажется мне странным. Может, вы приняли не ту сторону в этой войне и были бы куда счастливее, сражаясь на стороне генерала Франко?

Пинсон пропустил колкость мимо ушей.

— Я, как вы выражаетесь, огорчаюсь не из-за собора. Меня тревожит судьба людей, которых вы хотите подорвать вместе с ним.

— Будем надеяться, до этого не дойдет. Вас удивит, если я скажу, что тоже буду сожалеть, если мне придется разрушить такую красоту? Собор и в самом деле настоящий шедевр.

— Нет, не удивит, — покачал головой профессор. — Вы интеллигентный человек, и этого у вас, несмотря на ваши взгляды, не отнять. В конечном итоге вы поймете, что заблуждаетесь.

— Ошибаетесь, — Огаррио вздохнул. — С вашей точки зрения, возможно, я интеллигент. А вот с моей… Я в жизни не видел здания прекрасней этого собора. Пута де Мадре![13] А внутреннее убранство там, наверху! Оно потрясло меня до глубины души. Поверьте, я говорю сейчас совершенно искренне. Но при этом я ни за что не откажусь от своих убеждений. Да, собор красив, но им можно пожертвовать. Наследию прошлого рано или поздно суждено обратиться в прах. Это неизбежно. Историческая ценность и красота тут совершенно ни при чем. А вот задача, возложенная на нас сегодня, с исторической точки зрения куда как важней.

— И какая же это задача? — поинтересовался Пинсон.

— Сокрушить силы реакции и освободить рабочий класс. Для меня эта цель гораздо прекрасней и важней, чем все ваши соборы с пирамидами.

— При этом у меня создается впечатление, что вы без всякого сожаления готовы пожертвовать жизнями представителей рабочего класса, который собираетесь освободить. Если вы не поняли, я говорю о людях в соборе над нами.

— Я вас прекрасно понял, профессор. Да, впечатление у вас верное. Пожалуй, я куда лучше вас понимаю, что надо смотреть в будущее. Оно важнее прошлого и даже настоящего. Чтобы спасти своих людей, я пойду на любые жертвы. Моему отряду больше нечего делать в Андалусии. Мы выполнили задание, но на этом история не заканчивается. Если нам удастся прорваться на север, где еще идут бои… Кто знает, а вдруг наше появление сможет решить исход войны?

— Мы уже проиграли битву при Эбро.

— Что за пораженческие настроения? Они недостойны даже вас, профессор.

— Хорошо, допустим, — кивнул Пинсон. — Но в вашем отряде всего тридцать человек. Вы и вправду считаете, что вам под силу что-то изменить? Ради этого вы готовы пожертвовать жизнями мирных горожан.

— Каждый человек вносит в борьбу свою посильную лепту. Вольно или невольно, но все мы лишь пешки на шахматной доске. «Сколь полезен ты лично можешь быть?» — вот главный вопрос. А остальное неважно.

— А если все напрасно? — не отступал профессор. — Что, если фашисты не купятся на вашу уловку и пойдут в атаку?