Книга алхимика - [182]

Я часто вспоминал Саида, его слова о том, что мне следует заняться научными изысканиями в Кайруане или Каире. Повинуясь внезапному порыву, я написал письмо верховному имаму Аль-Азхара[88]и сунул его в руки купцу, отправлявшемуся в Египет. На границе альморавиды обыскали купца и нашли письмо. Узнав о нем, Карим меня отругал, обвинив в измене и черной неблагодарности.

Поняв, что меня могут взять под стражу, я дождался ночи и бежал.

Вход в пещеру вновь, как в годы моей юности, был завален валунами и украшен молитвенными флагами, но я, тряхнув стариной и вспомнив былое, отыскал меж камнями щель. Полученный от Паладона ключ от мечети по-прежнему оставался у меня. Я вошел внутрь, прошел мимо колонн, стоявших по семь в ряд — как раз по числу планетарных богов, взглянул на лампы, символизировавшие небесные сферы. Сейчас они темнели на фоне усыпанного звездами неба — купола больше не было. Неторопливо я проследовал к михрабу и повернул светильник.

Вот с того самого момента я сижу здесь, в пещере, и тружусь над текстом, который вы читаете, и жгу свои книги, чтобы не замерзнуть. Источником света мне служит огонь лампы, которую я взял из михраба. Прежде чем уйти, я верну ее на место. Масло в нее я подливаю из бочки — одной из тех, что Паладон столь предусмотрительно здесь оставил.

Как правило, всякое повествование должно завершаться рассказом о дальнейшей судьбе его главных героев. Увы, мне нечем вас порадовать. Что стало с Паладоном, Ясином, Джанифой и Давидом, остается для меня загадкой. Скорее всего, я никогда их не увижу. Я распрощался с ними навсегда, как когда-то с Азизом, Саидом и несчастной Айшой. И все же я тешу себя мечтой о том, что когда-нибудь Паладон, а может, его сын вернутся сюда и возведут новый храм. Нет никакой разницы, что именно они построят — мечеть или собор, важна лишь Идея, которую храм воплощает в себе. Впрочем, как я уже упомянул, это лишь мечта — неуместная и, скорее всего, столь же несбыточная, как и грезы о том, что я когда-нибудь вернусь к своим научным изысканиям в Каире.

И все же я не до конца оставил надежду. Я не имею права весь остаток дней сидеть сложа руки. Я обязан действовать. Это мой долг перед Паладоном и Азизом. Несмотря на все мудреные слова, которые мы использовали в беседах друг с другом, и невероятно сложные загадки мироздания, что пытались постичь, нашему Братству удалось открыть одну очень простую истину: Бог, которого мы пытались отыскать, всегда был с нами — внутри нас. Мы обрели Его в тот самый миг, когда, познакомившись у смоковницы, прониклись друг к другу любовью. Потом мы вместе постигали философские учения, строили мечеть, но все это было лишь приправой к блюду, вкус которого нам уже был известен. Паладон всегда был более трезвомыслящим, чем я. Во время нашего с ним последнего разговора он совершенно ясно сказал: «Пока мы дышим, пока мы считаем, что Бог — это жизнь и радость, пока мы пестуем в наших сердцах лучшее, а не худшее, нам никто не страшен. Мы свободны!»

Когда я садился за этот труд, я собирался написать трагедию. Рассказ о нашей жизни виделся мне погребальным плачем по погибшему миру, но теперь, когда работа подходит к концу, я с удивлением наблюдаю в себе странную перемену. Свинцовый туман печали растворяется, уступая месту твердой, как алмаз, решимости. Вчера описывая смерть Азиза, гибель Айши, отчаяние Паладона и повествуя о событиях, которые, как мне казалось, навсегда разбили мое сердце, я обливался слезами на каждом слове. Но сегодня утром, когда я проснулся, у меня в голове звучали лишь слова Паладона, которые я услышал в ту злосчастную ночь: «В мире присутствует созидательное и разумное начало. Вселенная — это воплощение удивительных тайн, разгадка которых может доставить безграничную радость. Бог — повсюду, и мы все очень разные. В этом разнообразии, в этой буйной палитре красок и заключается красота». Меня вдруг словно громом поразило. В какого же труса и лицемера я позволил себе превратиться!

Идея и в самом деле жива — во мне, покуда я дышу, покуда память моя крепка. Я не собираюсь довольствоваться ролью сторожа, оставленного присматривать за пустым домом. Более того, если Паладон жив, значит, я не одинок и нас уже двое. Если он поделится со своим сыном всем тем, что мы постигли, значит, нас станет трое — сколько и было в самом начале. Наша Андалусия уничтожена, но наше философское учение тверже камня, и потому мы сможем отстроиться и возродиться.

Такова уж природа всего, созданного Богом-Перводвигателем. Мир изменчив, но из гниения и тлена рождается новая жизнь. Я допустил ошибку, напрасно потратив столько времени, печалясь о прошлом. Мне надо последовать примеру отца, хоть рядом со мной нет Илии, который мог бы указать мне путь. После того, как с моим родителем в Гранаде случилась беда, он отправился в дорогу, искренне веря, что отыщет лучший мир.

В этой книге, которую я спрячу в одной из колонн, все мое прошлое, что я оставляю позади. Через несколько дней к морю отправляется караван. Я присоединюсь к нему, а пока потрачу оставшееся время на то, чтобы хорошенько подготовится к грядущему. Неважно, что меня ждет. Изначально я считал, что отправляюсь в изгнание, но сейчас смотрю на свой отъезд иначе. Впереди — путь в неизвестность. Не знаю, что со мной приключится, но все приму с радостью. Передо мной целая вселенная, таящая в себе бесчисленное множество открытий. Более того, я в более выигрышном положении, чем отец, поскольку благодаря нашему Братству знаю, что именно мне надо отыскать.