Клюква-ягода - [17]

— Ладно, — сказал Лоскут. Поднялся, заглянул в котел, помешал. — Давай завтракать. Уха готова. Принеси хлеба. А-а, — вспомнил он. — Садись за стол, сейчас я подам.

На бересту вынул цельносваренных карасей, тоже на бересту, не пачкая стола — стол сделан на берегу, — поставил котелок, палил до краев ухи в развалистую алюминиевую чашку. Сели. Один на лодку, другой на чурку. Ели попеременно одной ложкой. Ложка деревянная, старая, треснувший черенок обмотан медной проволочкой. «Отцова ложка, — узнал Лоскут, — откуда она у него? На память взял, что ли?..»

Семен, хищно закусив хлеба, зачерпнет полную, потянет со свистом, хукая и обжигаясь; забывшись, зачерпнет другую. Лоскут, жуя хлеб, ждет. Хорошо поесть с утра горячего! Лоскуту редко приходилось есть горячее, да еще так вволю. А-а-ах!

Выхлебали две чашки, принялись за карасей. Лоскут двух едва одолел, Семен трех. Караси — как лапти. Лоскут прямо из чашки с шумом тянул горячую жижу — запивал. Закрыв глаза, сидел минуту. Семен икал рядом. Передохнули. Лоскут стал мыть посуду, Семен сидел все за столом, курил, думал о чем-то, глядя перед собой. Собака легла у ног, не заметил. Лоскут сполоснул котелок, опрокинул на кол.

— Ну, я отправился, — сказал он, опрастывая свой мешок. Хотел взять хлеба, посмотрел на лицо Семена, не решился. Надел мешок лямкой на плечо. Все, можно идти.

— Так ты в какую сторону? — повернулся Семен. — Зря ноги бить. Говорю, сплошь облазил. Ну а раз не веришь — пойди, прогуляйся. Сходи, сходи. Проветришься. Давай...

— Прямо пойду, — Лоскут кивнул на избушку, — а дальше видно будет. Найду, не найду — вернусь поздно... Собака пусть пойдет со мной, а? Все веселее. Отдыхай тут.

— Южнее забирай, — посоветовал Семен. — За Горелым островом перешеек, за ним ровный борок. Посмотри в нем. Я не заглядывал за перешеек, ночь захватила. А на север и соваться неча, скрозь прочесал. Хотя иди, тайга просторная. Погуляй.

Стоя за углом избушки, он наблюдал, как уходил брат, а когда тот скрылся в деревьях, схватил палку — и следом, прячась за стволами, выглядывая, в какую сторону он повернет. Потерял, вернулся на берег, лег на разостланную фуфайку. Голову прислонил к борту лодки. Лежал, думая обо всем сразу, как из-за избушки неожиданно показался Лоскут. И полчаса времени не прошло. Скоро. Чего ото он?

— Ты чтой-то? — спросил навстречу Семен. — Или передумал? Я ж предупреждал тебя.

— Не передумал. Полянка попалась, клюква там, — Лоскут говорил издали. — Небольшая совсем полянка, да и ягода не ахти, но рвать можно. Ведра полтора будет. Сможешь дойти? С палкой? Недалеко, полверсты всего. Я помогу. Мешок оставляй там. Вечером принесу. Вставай, время идет. Я вертаться не хотел, да думаю — не поме...

— Дерьма-то, — не дослушал Семен, — два ведра! Я их и не замечал, полянки эти. Нагибаться ленился, Стоило носиться туда-обратно из-за ерунды такой. Дура...

И отвернулся. Лоскут потоптался подле избушки, хотел сказать что-то, да так и ушел. Семен пролежал до вечера. Встанет, пройдет по берегу, пробуя ногу, и опять на фуфайку. Курил, думал. И сети не стал проверять. Оставил до утра...

Оглядывая лесистые берега, вспоминал он, как впервые попал в эти места. Давно это, до войны еще, тридцати ему не исполнилось. Была весна, конец марта, по ночам в тайге держался крепкий наст — чурым. На рассвете в мелколесье за старой просекой собаки взяли след и ушли к осиновым островам в конец голей. Семен скоро услышал лай, звонкий сначала, и понял, что собаки подняли на островах лося, но удержать не смогли и теперь гнали его, вернее, бегали с боков, стараясь заскочить спереди и остановить, и остановили бы, провались лось передними ногами в снег. Но верхний, подтаявший за день слой снега смерзся ночью и держал лося так же надежно, как и собак. Семен бежал на лай. Бегал он тогда не хуже лося, часа за два покрыл расстояние от просеки до острова и здесь, в сосняке, на западном берегу, убил зверя. Собаки лежали поодаль, хватая снег, а он разделывал тушу, бросая им обрезь. Сложил мясо, рассчитывая в этот же день вывезти на Ближние. Когда сел закурить, огляделся.—

*

Шагах в пятидесяти лежало озеро, и он догадался, что попал на Глухое, где до этого не бывал. Его угодья тогда да и много лет опосля находились вокруг Ближних озер, где птицы и зверя было довольно. На Глухом зимой делать нечего, а летом и захочешь — не пройдешь: зыбуны. На Ближних теперь зимой разве спокойно, а лето-осень там, и свои, и приезжих хватает. Весной-летом рыбачат, осенью оравами на клюкву. Ружье у каждого. Водки наберут, пальбу устроят, набезобразят. Избушку Семена — сколько лет стояла — подожгли из баловства просто. Старая, дескать. Все равно рухнет. А новую срубить — руки заняты. Сети не оставляй — не найдешь. Семена проучили раз. Семен через неделю тайком обошел все озера — ничего. Пропали сети.

А было время, этак года с тридцатого, как колхоз образовался, потом войну всю да и еще лет десять хозяином на озерах тех и по всей Юргинской тайге был он, Семен Игнатов. Семен так и заявлял во хмелю: «Я хозяин тайги. Ты что хотел? Поохотиться? Не-ет, милок, ты у меня сперва спроси разрешенья. Вот как».