Клюква-ягода - [15]

Помолчал, ожидая, что скажет Михаил, но тот сидел себе, шевеля прутом угли, и, казалось, не слушал. Потянулся, сучьев подложил. Сучья смолистые, треск, запах.

— А ты что, рвать нынче думаешь? — Семен уставил в братов затылок зеленые глаза свои. — Здесь делать неча. Чего на Ближние не подался? Там вся клюква.

— Хочу порвать, ага, — сознался Лоскут и повернулся на братов взгляд. — Я так и думал сначала — на Ближние, да Фрося попросила попроведать тебя, продуктов отнести, мешки. Она, видишь, ждала к бане, а ты не пришел. «Сходи, — говорит, — может, случилось что? Если клюква есть, порвешь с ним». Ну я и потопал сюда. А тут...

— И в бане мылся? — ревниво спросил Семен, опуская глаза. — Парился небось, а?

— Не-ет, — усмехнулся Лоскут. — Не успел. Остыла баня, да и воды мало осталось. Портянки только и постирал. А зря, выходит. Опять в грязь залез. Ну и болота, утонуть можно! А если с клюквой... А ты каким путем ходишь, не догадался я. Как же ты ее выносишь отсюда? Дорогу, что ли, проложил где себе? Слань навел?

— Гривой сначала, — объяснил Семен, — а потом... прямо. Ну-ка, подай сумку, что там Фроська наклала? Выпить не прислала? Нет? И ты не захватил? Хотя у тебя всегда... Черт, водки бы сейчас! Ногу растереть. Я брал литровку, да что там... — Он стал развязывать, проверять в мешке, а Лоскут натянул сухие теплые штаны, хотелось обуться, да сапоги внутри были сыроваты. Лоскут повернул их опять, поворошил дрова в костре.

Солнце краем опустилось за сосны, стволы осветились, а кроны так и остались темными. Тихо было, только хвоя трещала в огне. Лоскут сломил неподалеку сухую сосенку, легко принес к костру. Другую. Стал рубить.

Семен закрыл мешок, хотел отнести в избушку, но нога затекла, оп покачнулся и опустился на лодку. Лоскут наблюдал за ним.

Год он не видел брата. Как обычно, год. Бороду отпустил долгую, в сильной проседи борода. Усы рот скрыли. Семьдесят скоро, а не усох ничуть. Плечи внатяжку распирают фуфайку. Ого!

— Ты сыми сапог, — сказал Лоскут, — покажи, что там с ногой. Может, перелом, а?

— А что ее показывать, — Семен, кряхтя, стал снимать сапог. Лоскут помогал ему. Стянули.

— Раздулась, как пузырь. Вот, — он размотал портянку и подтянул штанину к колену. — Видишь?

Давно не мытая, с отросшими загнутыми ногтями нога подопрела между пальцами. От ступни самой и на четверть выше щиколотки подымалась опухоль. Семен положил больную ногу на колено правой, Лоскут осмотрел ее, наклонясь.

«Натрудил ходьбой, оттого и посинела, — понял он.— Черт знает, что у него тут. Не должно быть, чтобы перелом. С переломом и шагу не сделаешь. Вывих, конечно».

У Лоскута один раз было такое. Давно, на фронте. И он вспомнил, как его лечили тогда. Дыша в сторону, Лоскут обтрогал опухоль пальцами. Семен молчал, ему было приятно прохладно-щекотливое прикосновение рук. Покряхтывал он.

— Вывих, — сказал Лоскут. — Сустав, видно, сдвинут, оттого и опухоль. Не бойся, не перелом. С переломом бы ты, братка, не прыгал так. Здесь больно? А здесь?

— Нет, — хотел ответить Семен, но в минуту эту Лоскут рванул ногу вниз, и она слышно хрустнула.

— О-о! — завопил сдернутый с лодки Семен и здоровой ногой лягнул брата. Тот отскочил. — О, змей подколодный! Что же ты это, а? Пас-скуда такая! О-о, глаза на лоб! — Семен катался между костром и лодкой. Вскрикивал.

— Погоди, — Лоскут шагнул к нему, но Семен вскочил на колени, шарил по мху, что бы схватить. — Уйди от меня! — заорал он, — Отойди к такой-то матери, иуда! Счас...

— Да не бесись ты, — Лоскута донимая смех, но держался он поодаль. — Я тебе со зла, что ли? Нарочно? Сустав сдвинут был, теперь встал на место. Через день пройдет. Сядь, я погляжу. Да садись, хватит тебе орать. Не маленький. Ну-ка. Так.

Все еще матерясь, Семен влез на лодку. Попробовал шевельнуть ногой — было ничуть не больнее, чем раньше. Вроде даже легче стало. Легче, да. Неужто он... Поднял на брата суженные глаза. Лицо его было в поту. Каплями пот.

— Чего ты испугался? Спросил надтреснуто. — Садись, закурим. Взмок аж. Где табак? Вот черт, прям искры из глаз. Дай-ка. Когда рванул, чую — земля поплыла вроде...

Оторвал кусок газеты, сыпанул махорки, поуспокоившимися пальцами стал крутить. И все никак не мог поймать в коробке спичку. Прикурил, потянул глубоко.

Лоскут присел перед ним, глянул на ногу. Опухоль прибавилась, и не понять было, встал сустав на место или нет. «Не своротил бы я сильнее, — подумал он, — вот тогда задаст. Да нет, не должно быть. Хотя что теперь размышлять? Ну-ка...»

От чистых сухих портянок своих оторвал он по всей длине две неширокие лепты. Жалко было портянки, но от Семеновых отрывать не посмел, да и грязные были они. Одну ленту обмотал по опухоли, но не туго, отколол от пня четыре ровные небольшие щепки, обложил опухоль, опуская концы щепок почти до ступни, и второй портяночной лептой привязал, притянул щепки к ноге. Ладно вышло все.

— Ну, сейчас и закурить не грех, — смелее уже сказал он. Сел рядом на лодку. — Погоди, не обувайся. Давай в избушку и лежи до утра. Дня через два будешь носиться, как молодой. По себе знаю, случалось. А утром посмотрим, перемотаем заново. Заживет, никуда не денется. Бери меня за шею. Хватайся. Так. Ну, шагай...