Кляйнцайт - [37]

— Я понимаю, — сказал Кляйнцайт.

— И в то же время, — продолжал Дрог, — у меня возникло чувство, будто на мне повис и тянет меня книзу какой‑то страшный мертвый груз. Если бы я мог как‑то сжаться, знаете, как пружина, я мог бы ослабить это напряжение, но я не мог сжаться, вот в чем дело. В этом состоянии я добрался до своей гостиницы. Когда я вошел, то сразу же увидел, что на полу лежит пакет с папиросной бумагой марки «Ризла». Я поднял его. Пришел в свой номер, вытащил один лист и написал на нем:

Птички царят в циферблате.

Обычно коммивояжеры такого не пишут, вам не кажется?

— Да, — сказал Кляйнцайт.

— Я вдруг понял, что напеваю какие‑то слова, — продолжал Дрог, — и с того самого момента я написал на «ризле» другие песенки. Вы никогда не писали на «ризле»?

— Еще нет, — ответил Кляйнцайт.

— Мне кажется, это универсальная вещь, эта бумага, и я пишу песенки об универсальных вещах.

— Каких, например?

— Взгляните‑ка сюда, — произнес Дрог. Он вытащил из кармана небольшую пачку сигаретных листов и потянул Кляйнцайту. Почерк был мелкий, четкий и сжатый, как в послании, переданном из тюрьмы. Кляйнцайт прочел первое стихотворение:

Стань море небом, небо ляг на дне —

Парили б черепахи в вышине.

Кляйнцайт перешел к другому:

Золотая Вирджиния, золотая Вирджиния,

Ты мой грех жестяной,

Золотая Вирджиния, золотая Вирджиния,

Твой табак первородный со мной.

— Видите, что я имею в виду? — спросил Дрог. — Универсальные темы, перенесенные на универсальную бумагу. Только сейчас до меня доходит, почему именно птички пришли мне в голову.

— И почему же?

— О чем‑то похожем я читал в «Оксфордском словаре цитат», что‑то из Беды Достопочтенного. Он сравнивает человеческую жизнь с полетом воробья из студеной темноты в залитый теплом и светом зал. Он влетает в одну дверь и тотчас же вылетает в другую, снова в стужу и темноту. Я не хочу возвращаться на свою работу в «Спидклокс Лтд», когда выпишусь из госпиталя. Не знаю, чем я буду заниматься, но к этому я больше не вернусь.

— У вас есть еще «ризла»? спросил Кляйнцайт. — Хотелось бы попробовать.

— Конечно, — сказал Дрог и вручил ему небольшую красную упаковку. САМАЯ БОЛЬШАЯ РАСПРОДАЖА В МИРЕ, было написано на ней.

Кляйнцайт написал:

Ризла, ты все распродавайт,

Ризла, спой песню для Кляйнцайт.

Он положил лист в карман, отдал упаковку Дрогу.

— Берите, берите, — сказал тот. — У меня есть еще.

— Спасибо, — поблагодарил Кляйнцайт, — но лучше не нужно. Я, видите ли, человек желтой бумаги.

— А! — сказал Дрог. — Желтая бумага. Вы бы назвали универсальной ее, не так ли?

— Без разговоров, — ответил Кляйнцайт. — Такая же, как бумага стандартного формата и «ризла».

— Ах, — сказал Дрог, — желтая бумага и стандартный формат, может, в некотором смысле и универсальны, но определенно не в том смысле, в каком универсальна «ризла».

Песенка

Сегодня бегаем, произнесло утро, заглядывая в комнату Кляйнцайта.

Кляйнцайт поднялся с кровати. Сегодня бегаем, сказал он зеркалу в ванной комнате.

Только не я, ответило зеркало. Ног‑то нет.

Кляйнцайт надел свой новый тренировочный костюм, новые кроссовки.

Вперед, воскликнули кроссовки. Движение! Скорость! Юность!

Не надо скорости, сказал Кляйнцайт. И я далеко не юн.

Черт, разочарованно сказали кроссовки. Давай уж тогда как можешь.

Когда Кляйнцайт открыл дверь, у порога он увидел Смерть, черную, мохнатую и уродливую, размером не больше среднего шимпанзе, с длинными грязными когтями.

А ты не такая уж большая, сказал Кляйнцайт.

Такой сегодня день, отозвалась Смерть. Иногда я бываю просто огромной.

Кляйнцайт потрусил по улице. Не слишком‑то в первый раз, сказал он себе. Отсюда до Томаса Мора, а потом пятьдесят шагов пешком.

Смерть скакала за ним на обезьяний манер, упираясь кулаками в тротуар и выбрасывая лапы. А ты не так уж быстр, сказала она.

Клеем отягощено сердце мое, ответил Кляйнцайт.

Это как? — спросила Смерть, оказываясь рядом.

Я имею в виду жизнь. Она клейкая, сказал Кляйнцайт. Все склеилось. Нет, я не то говорю. Все расклеилось, только и смотрит, как бы сцепиться с чем попало. Циферблаты, птички, тачки, стада, градины, морские черепахи, «Золотая Вирджиния». Желтая бумага, стандартный размер, «ризла». Есть вообще что‑то, что существует только для меня?

А если и нет? — спросила Смерть. Разве это имеет значение?

Сегодня ты очень дружелюбная, очень уютная, компанейская, произнес Кляйнцайт. Откуда мне знать, может, вдруг ты опять завопишь «ХО–ХО!» и набросишься на меня?

Ты не можешь сказать наверное, согласилась Смерть. Но сейчас я действительно дружелюбна. Мне иногда так одиноко. Ведь люди думают про меня, что я зверь какой‑то.

Кляйнцайт посмотрел вниз, на ее черную шерстистую спину, равномерно поднимающуюся и опускающуюся в такт ее скачущим движениям. Да ты зверь и есть, сказал он.

Смерть глянула вверх, на него, сморщила обезьяньи губы, показав желтые клыки. Будь любезен со мной, произнесла она. Однажды я тебе понадоблюсь.

Впереди показался Томас Мор со своим позолоченным лицом. Пора переходить на шаг, сказал Кляйнцайт. Пятьдесят шагов.

Мы с трудом выдерживаем ритм, сказала Смерть. У меня и в мыслях не было бегать по утрам.