Клятва графа Калиостро - [5]

- Правда, что ли? – уточнили из-за батареи. – Не обманете?

- Честное пионерское.

Сначала показались короткие пухлые ножки, потом пыльное зеленое платьице в белый горох и, наконец, светловолосая голова с торчащими в разные стороны, как у Пеппи Длинныйчулок, косичками.

- Едреня Феня, домовиха! – удивился Никанорыч, сидя на пылесосе.

- Сам ты Феня, - тут же надулась «домовиха». – Люсьена я. Чо вылупился?! Ща ка-ак дам с ноги – сразу глазки в кучку, небо в алмазах! Я предупредила!

Мы с Никанорычем переглянулись. И что прикажет делать с этим чудом в перь… в паутине?

Песня Эмили была последней в списке аудиозаписей, поэтому, добравшись до финальной ноты, телефон умолк.

- Включи еще! – умоляюще сложила ручки Люсьена, мигом становясь паинькой. – Ну, пожалуйста! Включи!

- Сначала извинись перед Никанорычем. Он тебе ничего не сделал, а ты – сразу обзываться.

- Ладно, - вздохнула домовушка, теребя складки платьица. – Прости меня, Никанорыч, я не должна была так говорить. Просто я… как бы это… по-другому не умею-то.

- Да? – присев на корточки, я повернула руку ладонью вверх, Люсьена живо туда запрыгнула.

И вправду девчонка. Маленькая, словно куколка, с торчащими косичками-пружинками, грязным заплатанным платьем и картофельных очертаний носом.

- Это было еще очень-очень вежливо, - доверительно кивнула Люсьена, болтая ножками. – Я ведь вообще могла сказать, что…

Последующая матерная тирада повергла в шок и ко всему привычного домового рода Воропаевых. Я прочистила ухо пальцем.

- Да уж, действительно вежливо. Ты откуда слова-то такие знаешь, Люсьена?

- Так от хозяев, - нехотя призналась та. – Они не в курсе были, что я тут живу. Ни молочка, ни даже корочки хлебной, только вот это вот, про родственников.

Я пересадила нахохлившуюся Люську на плечо. Никанорыч ревниво крякнул.

– Как насчет перекура, ребята?

Молока обитательнице батарей налили, нарезали хлеба и булочку с вареньем, а заодно почистили платье от грязи и пыли. Домовушка уплетала за обе щеки, Никанорыч хрустел огурцом, я пила чай без сахара. Есть не хотелось, зато грызло любопытство. Слышала, что в доме может быть только один домовой. Как они уживаться будут?

Разговорить Люську не составило никакого труда. Она трещала, как сорока, выложив всё о бывших «хозяевах»: тотальных попойках хозяина, песнях-плясках от зари до зари, о многочисленных любовниках хозяйки, за которой Люсьена подглядывала. Она не видела в этом ничего удивительного и теперь щедро делилась пикантными подробностями.

- Спасибо, Люся, мы поняли, - я подлила ей молока. – Давно тут живешь?

- Всегда, - дернула плечиками домовушка. – Я ж не хозяйская, я – надомная.

- Надомные, матушка, к одному дому привязаны, - пояснил Никанорыч, - а мы, хозяйские, – за хозяевами следом. Куда хозяин, туда и мы.

- Ясно. А вы друг с другом грызться не будете?

- Ни-ни, хозяюшка, надомные с хозяйскими не воюют, - утешил домовой, доедая огурец. Никанорыч питал почему-то слабость именно к длинным огурцам, а еще уважал маленькие острые помидоры и сало. За кусочек подкопчённого мог родину продать.

Так и поселилась в нашем доме Люська. Помогала с делами, с уборкой да готовкой в обмен на молоко и возможность слушать музыку. Любила петь, правда, песни знала если не скабрезные, то какие-то уголовные: кто кого ограбил, кто кого прирезал, и как, и зачем... Пришлось спешно учить Люсьену новым. Вот появятся свободные деньги, обязательно ей плеер подарю, ибо телефон «садится» непозволительно быстро, на день заряда батареи не хватает.

Другой пагубной привычкой питомицы было подглядывание. Ну, вы понимаете. Насилу отучили, но горящие в ночи глазенки мне мерещились еще долго. В темноте-то они видят не хуже кошек. Сложнее всего оказалось намекнуть Люське, что приличные домовые по ночам спят. Прочитали ей целую лекцию об особенностях межличностных отношений и неприкосновенности частной жизни. Вроде бы поняла. Во всяком случае, мы больше не слышали предвкушающего ночного пыхтения.

***

Вместо того чтобы собирать вещи, мы лежали, обнявшись. Рука Воропаева осторожно поглаживала мой живот под блузкой, а его дыхание приятно щекотало кожу шеи.

- Пожалуйста, не злись на меня, - прошептал он почти беззвучно.

- Я не злюсь. Уж точно не на тебя.

- Но ты расстроена, - полувопросительно выдохнул Артемий.

- Знаешь, на мой взгляд, это ненормально – бояться не за здоровье своего ребенка, а за его наличие. Бояться, что каждую минуту может открыться дверь, и оттуда вылезет очередная жадная гадость, которая предъявит на него свои права.

Вот и всё, я это сказала. Сразу стало легче дышать. Рука мужа замерла на моем животе. Воропаев переваривал услышанное.

- Давай я сотру то воспоминание, - на полном серьезе предложил он. – Будешь жить и радоваться, как нормальная женщина...

Опять двадцать пять! Если бы всё было так просто.

- Я не прошу лезть в мою память, - терпеливо сказала я, накрывая его руку своей. – Я объясняю, почему на данный момент не могу скакать от радости. Пойми правильно.

- Я понимаю... Вер, послушай, только не перебивай. Всё будет хорошо, – он оперся на локоть, чтобы видеть мое лицо. – Тебе не нужно бояться, слышишь? Я никому вас не отдам, я сделаю всё... Ты только не волнуйся. Выход есть всегда...