Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [48]

мастера по вольной борьбе, не звали за глаза, и тупицей, и

дебилом, и валенком ушастым, толковей и сноровистее

многих оказался.

Конечно, надоумил тесть.

— На твое место, говоришь, нацелился цыпленок? А ты

его выше, через себя, Игорек.

Сказал, тяжелым мельхиором поддел кусочек языка,

застывший в искрящемся, горчицей смазанном желе, и

рюмочку, проглоченную только что отправил догонять.

— Понял?

Определенно. Не просто выше, а еще и как бы в

сторону, отвел угрозу навсегда. Ага. Позвал к себе перед

началом самым отчетно-выборной компании и ласково бумагу

из ЦК (конечно, и друзьям московским спасибо, как же,

устроили) змеюге показал:

— Сечешь масть, Константин? Местечко на область

кинули в МГИМО. Хочу твою кандидатуру зарядить. Ты как?

Ах, щечки вспыхнули, и был таков, сгорел наш

гаврик.

— Ну, все тогда, давай всю эту туту-муту оформляй.

Здесь ворох, клин, на два мешка.

Вот вам и Жаба, Игорек Цуркан, сын

спецпереселенца, обхитрил, объегорил вохровское семя.

Ловко.

Не зря Степану Кондакову пришелся ко двору.

Впрочем, в дом управляющего делами обкома партии брали

примака из знаменитой ну разве крапивы буйством, да шпаной

жестокой, деревни, давным-давно проглоченной Заводским,

вкривь и вкось расползшимся районом города Южносибирска,

Чушки, не за красивые глаза и ум недюженный, что притаился

неприметный под бобриком борцовским, грозившим рано или

поздно у переносицы сойтись с бровями. Нет, брали

любезного за выдающуюся тягу, натурально за

необыкновенную, особую, конфигурацию его балды, коя,

хвала тебе, Создатель, покой душе неистовой Светланы,

дочурки младшей Степана Кондакова принесла.

И в кого мерзавка такой оторвой уродилась, никто

понять не в силах был. Поверите ли, но лет с пятнадцати

голуба загуляла. Да как. Еще семнадцати не стукнуло девице, а

папка уж привез ей в первый раз с Кирпичной главврача,

доставил, чтоб доктор позорных насекомых размножение в

волосяных покровах полудетских приватно прекратил.

Боже, Боже, так бы, наверно, и окончила свой век под

лавками автовокзала, кабы не турнир международный на

призы фарфоровые газеты "Труд". Спасибо, Провиденье

смиловалось.

Итак, зимою семидесятого, перед красавцем главным

корпусом профилактория завода "Фибролит" торжественно в

безветрии морозном опали флаги стран и близких, и далеких, а

на матах праздничных цветных, в отстроенном недавно (на

зависть всем на областные денежки) спортивном зале,

сошлись, дабы поспорить за кубки в разводах кисельных

голубых дулевских, захватов и подсечек мастера.

А на трибунах поглазеть, позырить честные, открытые

единоборства собралось (и кто им выдавал спецпропуска, и

как хватило розовых картонок с куском угля на фоне

шестеренки, тайна) все, что способно было только в центре

областном стрелять глазами, вертеть частями тела

выступающими и губки делать бантиком. Буквально

оголилась передовая, "Томь" обезлюдела и опустел "Южбасс",

без малого неделю не с кем было отдохнуть, потанцевать,

словечком перекинуться согражданам, в наш город

занесенным по личной или казенной вечной надобности.

Да, событие незабываемое.

Ну, а в центральной ложе, среди гостей почетных,

блузоном желтым глаз ласкает Света Кондакова. Ух. И все

болеют за чеха, блондина — сажень в плечах, а его земляк наш,

черт скуластый Жаба, берет и делает. И венгра укладывает

лихо, и соотечественника, братишку, из Нижнего Тагила.

Короче, шансов не оставляет никому в своей говяжьей

полутяжелой категории парнишка из Чушков.

Герой, а финал чуть было не отдал болгарину. Чуть

было не по плечо не оказался Христо Жихову на пьедестале с

цифрами 3-2-1.

Не может быть! И виной тому Светка Кондакова,

выбравшая не чистенький, сверкающий средь снега красным

пластиком призывным лоджий (на первом этаже за каждой

шторкой одетые в спортивные костюмы стальные люди с

медными глазами) чудесный корпус для гостей из стран нам

братских, нет, под своды веток, лап сосновых, в синь леса

углубилась девка, подкралась к подкрашенной лишь наскоро

пятиэтажке, в дверь юркнула служебного подъезда, пока

гремела пара мужиков небритых железом сеток с бутылками

молочными буфетными, и затаилась.

Заходит в комнату свою без двух минут турнира

победитель, конечно же чтоб лечь и выспаться как следует

перед последним, главным поединком, а его рука, пальчонки

игруньи шаловливой за гусака, за беленького, цап, и он,

веселый дурачок, мгновенно, оп, и в поросенка превратился

розового, гладкого, ей-Богу, хрюкнет.

И хрюкнул, кто бы сомневался, и мяукнул, и даже

гавкнул пару раз, короче, не ошиблась Света, не обмануло, в

заблужденье не ввело ее борцовское трико, заснула девушка в

конце концов — лик просветленный, на сердце благодать, и

юноша с ней рядом прикорнул, но не прошло и трех часов,

кулак угрюмый тренерский сотряс дверь хлипкую, вскочил

бедняга:

— Слышу, батя!

И в душ, то ледяную включит, то горячую, то голову

подставит, то живот, и вроде бы взбодрился, но разве Тихона,

волчару старого, обманешь.

— Тебе сейчас расплющить нюхалку, паскуда, или

попозже, — ааа-ааах, но хрящичек не хрустнул, не хлынула

горячая в два ручейка, работа — заглядение, не зря Глеб

Алексеич Тихонов, заслуженный, любимый всеми тренер

федерации родной, остановился, щупальца разжал ни раньше