Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева - [50]

старой чоновкой и особисткой бабкой во главе поссорили

Владыко с Кондаковым.

Сошлись когда-то на автомобилях, и они же, средства

передвиженья, развели знакомых давних, не брезгавших в

иные времена соленой кильки хвостиками мокрыми из

гастронома за углом. Не верил, не верил, не сразу сдался

Борис Тимофеевич, но факты, факты, насекомые без

крылышек (ать, пальцем бы размазал, но нельзя, секут), умело

собранные материалы заставили признать, способствовал

Степан, способствовал невольно, бескорыстно (тут никаких

сомнений не допускал товарищ Первый), но оказался

соучастником позорных, грязных махинаций отдела сельского

хозяйства со льготными талонами и чеками "Сибирский

урожай".

— Борис, да я ж и мысли допустить не мог, что это все

они затеяли без твоего согласия.

Подвел, подвел, и был безжалостно понижен,

разжалован в директора и сослан в Зеленогорский районный

торг.

Вот так, теперь мог Жабу пристроить, ну, если только

командовать сельпо в Усть-Ковалихе. Впрочем, несмотря на

это, надежды и бодрости привычной духа не терял:

— Держись, — зятька не уставал учить, — Не суетись, еще

вернемся, повоюем.

И Цур держался. Вот Колчака в Москву отправил, то

есть, все, получил вонючка подтверждение, подходит,

мандатную прошел, теперь билеты покупай экзамены сдавать.

— Давай отвальную.

— Ну, ладно, ладно, а… если взять… поехать в

"Юность", к закрытью слета приурочить?

Да хоть к поносу приурочивай, сазан, к седьмому дню

запора, водяру, главное, организуй и музычку.

Что ж, намечался праздничек, а могло бы и не быть,

ничего могло бы и не быть, кроме портвейна под прилавком и

сросшихся ирисок на витрине лавки у пристани Старочервово,

определенно, если бы осенней ночью прошлогодней три

ловких малых, отличник бывший и пара крепких троечников

из школы с английским уклоном не влезли в квартиру вожака

южносибирской молодежи, дабы оттуда вынести подарки, что

по традиции везли из дальних путешествий секретари

разнообразных комитетов низовых, отправленные группами

руководить по линии БММТ "Спутник".

Эээээх, какой компромат пропал, стопроцентный,

исключительный. Еще чуть-чуть и полную победу одержали

бы из гроба (из засады?), с обочины истории внезапно

вставшие розовощекими и бодрыми сторонники суровой

линии, покончили бы раз и навсегда в организации партийной

областной с уж было утвердившимися нравами отребья

всякого из подкулачников и полицаев. Ох, золотая жила,

ниточка, за кончик только дерни, потяни, тесть брал на лапу,

зять мздой не брезговал, и не дожали, не дожали, ай-ай-ай, и

что обидно, кто всему виной?

Кто? Сима. Дмитрий Швец-Царев, вынесли-то, ладно,

в грабители подавшиеся для расширенья кругозора

жизненного студенты вузов областного центра, вынесли три

радиоприбора бытовых, шкатулок пару палехских со

Светкиными брюликами, то, се еще по мелочи, но занесли-то,

занесли, слезой облейся Леонид-первопечатник, инженер

покровитель конспираторов Красин, куда? мать вашу,

идиоты, в квартиру первого секретаря горкома, к Симе,

попросту сказать, который согласился покупку, барахло,

шурье-мурье продать.

Да, квадратный, вороватого Степана родственник со

счета списан был уже, открыжен, подчеркнут красным марким

шариком, изъят из списков, обведен — готово, ан, нет, не

вышло, остался на своем посту, как прежде в бордовый бархат

вонзив локти, сидел на председательском почетном месте

возле подноса с пепси-колой, тяжелым взглядом

земноводного неспешно обводя партер, зал в тонусе держал.

Не сдавался, в общем, держался на плаву, интриговал

даже немного и не без успеха, упирался, надеялся на что-то,

существовал, а единственным, кому все это продолжало

доставлять удовольствие, истинное, ни с чем не сравнимое

удовлетворение, оставался папаша батрасьена, Илия Цуркан,

диетологами из народного комиссариата ночных марусь

переведенный одним махом в сорок шестом, без подготовки и

предупреждения, с горячей мамалыги желтой на бледно

синюю картошку.

— Тяни их, — повторял, — сынок!

— Пори! — сурово требовал, когда от лишнего

стаканчика домашнего двойной возгонки, под помидорчик,

сосуды голубые выступали, вздувались на висках, — пори их

всех и в нос, и в глаз, и в рот. Тяни безжалостно, сучков.

И, надобно заметить, в известном фигуральном

смысле отеческий завет старался Жаба выполнять, его

чушковское и неизменное по-фене-ботанье:

— Ну, будем всем теперь вам рвать гудок, — с уст не

сходившее, руководящей фразой, крылатой стало, прижилось

в среде зубастых активистов области промышленной.

И впрямь, что-то такое чудилось задорное, живое,

молодецкое, что-то от горнов, барабанов, труб традиций

боевых шахтерских в этой угрозе, в этих стахановских гудках,

"тревожно загудевших", хотелось строиться, маршировать,

идти на приступ.

(То есть, попутно замечаем, умел и мог Игорь Цуркан

энтузиазмом заразить, к сердцам горячим ключик подобрать и

за собой увлечь людские массы. Перспективы роста были, но,

обстоятельства, увы, сложидись тому противно, не

благоприятствовали.)

Итак, команда ясная:

— Иди сюда, — звучала часто, венчала мероприятия,

регламент коих присутствие большеголовой амфибии с

изрытым буйными угрями борцовского отрочества (знак как

бы вечной молодости) рылом предполагал.