Клуб имени Черчилля - [3]

Эльза выдержала паузу, подождала, пока утихнет радостный шум.

— Чугуева! Какая комната сегодня дежурная?

— Двенадцатая!

— Одинцова, Седых — после обеда заступить в наряд.

Убрать клубное помещение. Обратитесь к Петровичу, пусть наладит радиолу.

Петрович работал завхозом, но делал много всяких работ — чинил всё, что нужно, был на все руки мастер. С утра до вечера он сновал от кухни к каптёрке, возился во дворе, волоча ногу, покалеченную ещё в гражданскую. Носил он матросские штаны-клёш, заправленные в старые керзачи, потёртый пиджак, под которым виднелась латанная — перелатанная тельняшка. Седые усы приобрели грязновато-жёлтый цвет от дыма трубки, которую Петрович не выпускал изо рта. Любимым выражением его было «йохом-бохом». Этим непонятным словом он выражал чувства, которые нормальный мужик выразил бы матом. Но материться было нельзя — командование не велело. Девушки часто обращались к Петровичу со своими нехитрыми нуждами — дверцу в тумбочке починить, окно уплотнить, чтоб не дуло — Петрович безропотно строгал, стучал молотком, добродушно ворча себе под нос что-то про «этих чёртовых девок».

Вечер удался на славу. Ребята из соседнего училища в наглаженных гимнастёрках, надраенных до зеркального блеска сапогах были вежливы и галантны в меру того, как они это понимали. Катю всё время приглашал курсант с белобрысой чёлкой, зачёсанной набок и со следами прыщей на лице. Заиграли «Утомлённое солнце» и он снова пригласил Катю. Танцуя, он старался прижимать Катю к себе, она в меру сопротивлялась.

— Мы уже который танец танцуем, а не знакомы. Меня зовут Коля. А тебя?

— Катя.

— Очень приятно. Ты давно здесь?

— Уже три месяца. А ты как?

— Я через год заканчиваю.

Пластинка доиграла до конца. Катя и Коля отошли к стенке.

— Жарко тут. Может выйдем? — спросил Коля.

Они вышли из зала и пошли по коридору.

— А в какой комнате ты живёшь?

— Вот в этой, номер двенадцать.

— Зайдём?

Катя открыла дверь в тёмную комнату. Вслед за ней зашёл Коля и плотно закрыл за собой дверь. Он обхватил Катю и плотно прижал к себе. Животом, грудью Катя почувствовала его желание, она почувствовала его тело, напрягшееся и разгорячённое. Сладкая истома охватила Катю, она слабо сопротивлялась, но Коля всё сильнее прижимал её к себе. От него шёл запах пота и папирос, он дурманил Катю, возбуждал её желание.

— Да не дёргай ты так, платье порвёшь, — Катя тяжело

дышала, — ты что, в первый раз?

— Ага, а ты, вижу, тоже в первый?

Катя ничего не ответила.

Когда они снова вошли в зал, вечер подходил к концу. Играл последний танец, несколько пар кружились в центре зала. Танька Седых быстро взглянула на Катю и Колю и как-то хитро улыбнулась.

— Ты чего, Таньча? А где твой кавалер, сбежал? — Катя

почувствовала, что голос её не слушается, ей казалось, что всё на неё смотрят, все знают, что они делали с Колькой в её комнате.

— Сказал, что ему пора по делам и смылся.

— Найдёт, если захочет.

На очередном политзанятии Эльза объявила, что через месяц обучение заканчивается. Потом, сказала Эльза, вам поручат ответственное задание. Весь месяц до конца занятий Катя ждала, что Коля как-то объявится, найдёт её, но Коля не показывался. Танцев больше не устраивали и Катя постепенно стала забывать всё, что произошло в тёмной комнате. Наступила пора зачётов и стало не до воспоминаний.

После зачётов вся команда собралась в ленинской комнате или «красном уголке», как называла Эльза. После прочтения очередной сводки Совинформбюро Эльза объявила:

— Ну, всё, мои милые. Собирайте свои манатки. Завтра

мы все уезжаем в Архангельск для выполнения особо важного задания.

— А какое задание? — подняла руку Танька.

— Вам расскажут на месте. Завтра в десять ноль-ноль

всем быть готовым — отправляемся на вокзал. А сегодня — всем собираться!

Осень в Архангельске в этом году началась рано. Ветер гнал с моря серые тучи, время от времени сеял холодный дождь. Люди в телогрейках, шинелях, плащах спешили, отворачиваясь от ветра, скользя по мокрым деревянным тротуарам.

— Не отставать! — Эльза нахлобучила ушанку на самые

уши, — Идите за мной. Петрович, как ты там?

— Нормально, йохом-бохом, — Петрович, застегнув

наглухо свой старый морской бушлат, с трудом тащил деревянный сундучок.

Общежитие ткацкой фабрики — старое кирпичное здание с кое-где выбитыми стёклами, украшало одну из центральных улиц Архангельска. Эльза показала документы толстой вахтёрше, важно восседавшей за столом возле входа. Вахтёрша долго изучала документы, затем позвонила по телефону, видимо, начальству. После длинных объяснений, переспрашивания, перехода телефонной трубки от вахтёрши к Эльзе и обратно, невидимое начальство, наконец, разрешило вселение в общежитие.

На другой день вся команда двинулась осматривать, как выразилась Эльза, «объект». Двухэтажное здание было почти готово. Рабочие заканчивали штукатурить стены, красили оконные рамы. Над входной дверью была прибита вывеска «Дом интернациональной дружбы».

— Ну вот, мои милые, — Эльза всегда начинала со слов

«мои милые», — надо поработать. Дом должен быть готов к приёму гостей. Скоро в город придёт конвой с оружием для Красной Армии. В этом доме мы будем встречать английских и американских моряков.