Клуб грязных девчонок - [10]
Нечего и говорить, что волосы Ребекки, безукоризненно стильные, коротки, но не чрезмерно, – лучшее, что может предложить Ньюберри-стрит. Они оттеняют ее большие красивые карие глаза, лишь слегка подкрашенные тушью для ресниц и тенями. Ребекка носит изящные серьги и аккуратно завязанные на шее консервативные шарфики. Она напоминает мне Тализу Сото – женщину, на которой женился Бенджамен Братт. Только с короткой стрижкой. Ребекка ненавидит ходить по магазинам и поэтому наняла работника по имени Альберто, который делает для нее покупки. На моей памяти она ни разу не надела юбку выше колен, а ее каблуки всегда вполне умеренной высоты – такие можно видеть у Жанетт Рено. Ребекке всего двадцать девять, но Альберто приобретает для нее вещи в «Талботс» и «Лорд эндТэй-лор»[31]. Консервативная внешне и сдержанная в чувствах, она выставляет напоказ поддельные эмоции, словно сохнущее на веревке белье.
В пользу Брэда можно сказать, что у него привлекательное мальчишечье лицо и копна светлых коротких волос. Он высокий, но одевается как занюханный безработный. Увидишь такого на улице – подумаешь: вот человека отпустили из тюрьмы под честное слово, а он совсем опустился. Мне кажется, если бы Брэд мог, он отрастил бы бороду, но вместо бороды у него на подбородке, как у шелудивого пса, желтый пушок с проплешинами. Овалом щек он напоминает подростка. Лишь когда Брэд улыбается и его лицо, словно птичьи следы, покрывают морщинки, становится ясно, что это неудачник, который никуда не спешит, задолбанный хомячок, он крутится и крутится в своем проржавевшем колесе. Брэд носит круглые очки в проволочной оправе, но какие-то перекошенные, будто на них не раз посидели. Нас всех поразило, что Ребекка собралась замуж за этого человека. Когда она познакомила нас с ним, мы мысленно поскребли затылки и проявили сдержанность. Брэд пытался говорить с нами, но неудачно – нес сплошную белиберду: за пять минут умудрился упомянуть Канта, Гегеля и Ницше, но, на мой взгляд, каждый раз невпопад. Не забывайте, что мы, sucias, прослушали несколько курсов по философии. Я пробовала поправлять Брэда, но это ему не понравилось: глаза его стали отрешенными, он уставился в потолок, тряхнул головой, поднялся, повернулся кругом и опять сел. А мне в голову пришел текст телеграммы себе: «Спокойно, тчк. Еще спокойнее, тчк.». Когда Эмбср, постоянно распускавшая язык, спросила, что это Брэд вертится, точно флюгер, он ответил, будто у него проблемы со зрением и ему, чтобы сохранить равновесие, надо периодически делать такое упражнение. «Одновременно работает всего один глаз, – объяснил Брэд своим электронным голосом. – И глаза переключаются всегда неожиданно». Отлично! Знаешь что, дорогая моя Бекка, я хоть и люблю тебя, как сестру, – ну, если не как родную, то как двоюродную и уж точно как троюродную, – но никак не возьму в толк, что ты в нем нашла.
Прошла пара недель, пока я вызнала у Ребекки, что вращающийся Брэд – полностью Брэдфорд Т. Аткинс – сын Генри Аткинса, богатейшего человека Среднего Запада, создателя сети элитных кафешек и видеопроката. Брэд, паршивая овца в семействе, оказался в Кембридже только потому, что его отец подарил библиотеку учебному заведению, где сынок не блистал успехами. Состояние предка оценивалось в сумму чуть больше миллиарда долларов, и треть этих денег после смерти старикана предназначалась Брэду. Ждать, судя по всему, оставалось недолго, поскольку папаше стукнуло девяносто. Брэд утверждал, что ненавидит материальные ценности, и считал необходимым перебить всех капиталистов, однако жил на выплаты по доверительной собственности, которые приносили ему 60 тысяч долларов в год – только чтобы не задохнуться. Раньше было больше, объяснила мне Ребекка. До женитьбы Брэд имел ежегодно 200 тысяч. Но старикан со своей половиной решили наказать сына за то, что тот взял в жены «иммигрантку», и урезали содержание. И вот этот шизик Брэд заваливался на наши сборища, сидел рядом с видом богатенького мальчика, разевал варежку, слушал и смотрел так, словно он паинька, а мы все гориллы. И при этом что-то записывал. Мы его забавляли, особенно когда говорили по-испански. Наверное, поэтому Брэд пристальнее других смотрел на Элизабет. А слыша испанскую речь, вспыхивал и краснел, словно старался скрыть, что у него встал. Законченный кретин. Мы ждали, что Ребекка прогонит его, но, когда тебе светит 333 миллиона доляаров, решиться на такое очень непросто.
После колледжа Ребекка работала редактором в журнале «Севентин», а два года назад основала собственный – «Элла». Он быстро завоевал неслыханную популярность среди двадцатилетних и тридцатилетних латиноамериканок. Много зарабатывая, Ребекка больше не нуждалась в средствах Брэда. Я бы обсудила это с ней, но она всегда отличалась сдержанностью. Я ни разу не видела, чтобы неизменно спокойная и уравновешенная Ребекка вышла из себя или танцевала. Она родилась в семье, давным-давно обосновавшейся в городе со смешным названием Альбукерке, в штате Нью-Мексико. О таком вы слышали разве что в мультиках про кролика Банни. Ее предки всегда жили на юго-западе и были из тех, кто с другими переселенцами – мексиканцами, то есть, простите, испанцами, не просто высадились в Плимут-Рок и пришли в эту страну, а завоевали ее. Ее испанский кажется нам таким странным и архаичным, словно посреди вечеринки кто-то вдруг принялся вещать на языке Чосера. Элизабет и Сара буквально покатываются от нее. Родители Ребекки живут на севере штата Нью-Мексико, где люди законсервировались во времени: говорят на языке праматерей, а женщины носят на головах кружева.
