Клопы - [9]

– Ну, жена, – сказал он, хлопнув дверью, и, пройдя мимо жены, зачерпнул ковш холодной воды и принялся жадно пить, потом оторвался и выдохнул: – Собирай шмотки, драпаем отсюда!

– Таваканы пвибегали, все стаканы выпивали, – пролепетал карапуз, волоча по полу кубик.

– Эх, жизнь, – помрачнев, вздохнул Прокопыч.

И, размахнувшись, плеснул остатки воды под стол.

Ворота

Епископ Крутицкий, говорят, ставил Пашу Дурную в один ряд с Прокопием Праведным, первым юродивым на Руси. А весь ее подвиг состоял в том, что она красиво одетым женщинам плевала в лицо. Диоген, допустим, тоже плевал – но когда больше некуда было плюнуть. Или у Куприна – крестьянин в рыбу плюнул, перед революцией. Это я тоже понимаю. Если бы она в одежду плевала! Нет, тут что-то не то.

Я думал обо всем этом, идя к моему другу Сереге, после того как Коля Шальной, встретившись у меня на пути, – я забыл, куда и шел до этого, – треснул мне по уху ни за что, ни про что. Сумасшедший, что с него возьмешь?

Их почему-то в моем городке жило много – Коля Сика, Коля Шальной, Гера Безмозглый, Сережа Пустохин, была еще Галя Шага с походкой спотыкающегося конькобежца… Но что-то вот в них не то. За державу обидно. Ведь мы всегда были сильны юродивыми.

Ладно Паша Дурная – в ее плевании была хоть какая-то избирательность. А Сережа Пустохин только смеялся все время. Галя Шага – матом ругалась, по поводу и без повода, на все и вся. А Коля Шальной – хоть рот у него был больше, чем у Софи Лорен, – вообще ничего не говорил. Он почти все время сидел в неком ступоре – косматый и белокурый, как Шатов из «Бесов», – иногда только вскакивал и начинал метать что ни попадя, когда, например, на него накидывали старое велосипедное колесо. Если попадались мелкие камушки (которые мы и сыпали перед тем), он развивал бешеную скорострельность, будто перед ним крутился пропеллер и ему надо было синхронизироваться с лопастями. Но разве это дело юродивого? Юродивый должен говорить правду в лицо.

Федька Юродивый протопопа Аввакума будил во Всенощную:

– Как же тебе не стыдно, – говорил, – ты же поп!

Или это какая-то новая стадия? Переход к чему-то от слов? К модернизму? К самоуглублению в себя?

Книжный червь с черной бородой, хоть и был только нумизмат, Серега всегда напоминал мне раввина. И говорил всегда, с ходу вникая в суть, как будто об этом и думал, и только ждал, когда придет кто-нибудь, чтоб этого пришедшего огорошить.

– Все мы пришельцы врат, – объявил он мне. – Потому что приняли иудейство без обрезания. Если б приняли обрезание, были б пришельцами истины.

Тут-то я и вспомнил эту историю с воротами.

* * *

То есть саму-то историю помню смутно. Да сейчас и не разберешь, что там было на самом деле. Ворота вспомнил, вот что. Ворота, во всяком случае, были.

Тоже ведь парадокс. Столько вокруг произошло, столько правды и неправды наговорено, а в памяти что осталось? Доски крашеные.

По справедливости – их бы и следовало приклеить к бумаге. Но надо искать положительные ходы.

Историю помню смутно. Жил в нашем доме некто Костолопатин. И решил он отремонтировать эти ворота. Создать зазор – чтоб, отворяя, не приходилось их волочить. Почему бы не отремонтировать? Я держал шуруп пассатижами, когда он спросил: «Подхалтурим?» – и стукнул по нему молотком. Но ворота опять сели.

Он их опять отремонтировал, а они опять сели.

С нашей, ребяческой, точки зрения, пусть бы они сидели – хоть шайба не пролетает. Но Костолопатин – смутно помню – поменял столбы. После этого ворота исчезли вовсе.

Без ворот жизнь замерла. Не поиграешь даже в метлу.

Прошел почти год. К ноябрьским – как помню – праздникам Костолопатин поставил новые, стальные ворота.

В ночь после этого раздался глухой удар. Подумали, что бак от мороза лопнул – стояли там такие, на случай пожара, баки. Но вышло совсем другое.

Утром возле новых, стальных ворот обнаружены были старые наши ворота. И тут же, прислонясь к забору, сидел Коля Шальной. Подумали, что он пьяный, так как ни на что не реагировал, даже на колесо. Потом увидали у него за ухом кровь. Вот, собственно, вся история.

То, что он был избит, это, как я теперь понимаю, вымысел. Несмотря на свою фамилию, Костолопатин был тихий, в общем-то, человек, говорил тенором. Потом, не спать целую ночь… Нет, я не верю. «Придумать можно все, кроме психологии», – говорит Лев Толстой.

Коля, с другой стороны, был явно неравнодушен к воротам. Однажды он ходил там – никто не видел, кроме меня. Как раз когда Костолопатин создал зазор в первый раз. Он ходил, сжав кулаки, от столба к столбу. Несколько раз делал маневр: уже, казалось бы, уходил, но быстро возвращался и тут же смотрел вниз. Потом озлоблялся на землю и пинал ее яростно. И опять ходил от столба к столбу. Его что-то тревожило во всем этом. Какая-то заложенная тут проблема. И конструкция ему явно не нравилась. Растопырив руки, он хотел встать вместо ворот, но если вставал к одному столбу, то не мог достать до другого, а если переходил к тому, то отрывался от этого.

Я не досмотрел тогда, а теперь думаю, что он помогал воротам садиться. И в новые ворота сам стукнулся головой. Он решил проблему вот каким образом: столб должен быть один и стоять посреди дороги, а ворота – отходить в разные стороны, как руки. Но когда притащил свое открытие – увидел новые, стальные ворота. Естественно психологически – прийти в отчаяние. И биться в них головой.