Клопы - [11]

Я кивнул, потом вспомнил, как фильм «Чапаев» начинается: «Василий Иванович, чехи хутор заняли…» Потом диафильм вспомнил – непонятное стало твориться с памятью, одно за другим возникает, да так ярко! – где объяснялось, что фамилия «Чапаев» происходит от «чап, чап», потому что предки у него были сплавщиками.

«Но, – думаю, – у Чапаева точно не было бревен, иначе бы он не утонул. Я вот не утону, потому что у меня бревна. Впрочем, смотря какие. Березовые вряд ли помогут. Сосновые хорошо».

– И после этого мы у них еще и в хоккей выигрывали! Это-то зачем? Да, я не знаю, – говорил он со слезой в голосе, – отдали бы им этих снеговиков!..

Я кивал молча. В самом деле. Штястны… Глядя на выключатель, я нагнул голову вперед, но свет не погас.

– Империя, – он выпятил губу. – Прежде чем оккупировать, научились бы пользоваться туалетом! Ты посмотри, – он постучал пальцем по журналу, – как ходила Тереза и как сын Сталина. Он же не мог попасть… Стыд и срам!

Тут я стал кивать реже. Потому что не люблю подглядывание.

– А песни? Что мы пели? «Тереза, Тереза, Тереза, три зуба, четыре протеза…» А вот он пишет про чешек: «Они ходили в мини-юбках на длинных ногах, каких не увидишь в России последние пять-шесть столетий»!

Тут я совсем перестал кивать. Видел ли русских девушек этот злобный старик? Я вот во Владимире видел чешских. Такие же, как наши, только вместо «мыло» говорят «мыдло». Толком, правда, не успел разглядеть: друг, Толя, подкузьмил, сказал, что ко мне едут немцы. Я сломя голову помчался мыть свой унитаз. Немцы, конечно, не приехали. Да и какие немцы могут ко мне приехать?! Что-то он не так понял по телефону.

Впрочем, кажется, они словачками были.

Может, хоть словаки нас не ненавидят? Со своего бережка. Поэтому и отделились от чехов?

– Нет, – он покачал головой. – Мы слишком большая страна. Он правду пишет. Поэтому всех давим. Слишком большая.

«Вас забыли спросить», – чуть не сорвалось у меня.

– Не знали, что делали… – выпрямив спину, он поглядел в стакан. – Я тоже не представлял себе… Но вот же, черным по белому… После этого – как можно жить? Я не мог… Я покаялся. Трудно? А кто говорит, что нет? И сейчас на все натыкаюсь. Но как легко на душе!..

– Подождите, подождите, – мне показалось, что я ослышался, – вы, стало быть, чувствуете, что у вас в глазу… что-то есть?

Он поднял обе брови. Потом направил свой сук прямо на меня:

– А как же?..

Я смотрел ему в глаз, синхронно хлопая ресницами.

– Дотроньтесь пальцем!

Он приоткрыл рот, не понимая. Потом взял сук за торец.

– А… я почему не чувствую? – слыша всю глупость вопроса, тем не менее спросил я его.

Он отодвинулся.

– Как же ты будешь чувствовать? Сначала воткнуть надо…

– Так вы сами себе воткнули?!

– Разумеется!

– Что ж вы мне голову морочите? – я встал в крайней досаде. – Я тут вас слушаю битый час… Да у меня времени совершенно нет!

И я чуть не вытолкал его вместе с журналом. Выглядело, наверное, грубо. Сейчас жалею. Да, все мы люди. Но как, ей-богу, надоела эта халтура! Только я с чаем разобрался; столько времени убил на этот чай!

На пороге он еще упирался:

– Эдип… – говорит.

– От меня привет, – говорю, – передайте своему Эдипу, если увидите.

– Эдип тоже не знал, что делал! – закричал он. – Но когда узнал, он выколол глаза пряжками…

– Самострел! – сказал я ему и захлопнул дверь.

* * *

Потом прошел к себе в комнату, сел за стол, склонился над прерванной рукописью.

Не писалось.

Я выдвинул ящик стола; порывшись в бумагах, вынул на свет записку:

1Koleje cislo 11a pokoj 312

Эх, Толя, Толя… Как же мы так.

Стулья

Когда женщины обнимают мертвых – это любовь? Когда у меня умер стул, я даже потрогать его не мог.

Говорят, они уходят куда-то… Никто не видит, как они умирают… Он стоял посреди комнаты, я чуть не сел на него.

Таинство смерти… Действительно, был сильный, с эхом в висках, удар сердца – в первую секунду, когда я сел рядом, на диван. От неожиданности, наверное. И все. Тут же досада: все дела побоку… Давать или не давать? Начнешь давать – надо давать всем. Денег нет… При мысли о лопате самые жилы рук ослабели. «Предоставь мертвым…» Разве они погребут?

А в уборной – как не стыковалось длящееся действо жизни с таинством смерти, происшедшим полдня назад! И звучит глупо: «Стул умер». Точно как: «Умер дядя». «Дядя умер, – повторял я, – дядя Витя умер от водки», – и едва сдерживался, чтоб не захохотать, – такая во всем этом, во всей фразе и в каждом слове в отдельности, несусветная чушь.

Потом, сидя за рюмкой и глядя в угол, с грехом пополам направил я мысли в грустную колею.

Давно уже шло к тому. Надо признать. Весь вид у него был какой-то обреченный. Задержишь взгляд – встретишь немой вопрос:

– Почему именно я?

– Не говори ерунды, – отмахивался я. Искренне веря, что меня-то он точно переживет.

Да будет ему земля пухом.

Я опорожнил рюмку.

И прав Джон Донн: когда у самых ног отваливается – чувствуешь, что ты остров. И колокол звонит по тебе.

Я отодвинул рюмку и придвинул к себе телефон. Заслонила все наиматериалистичнейшая мысль: выпрямляют ли стульям ноги? Или так и хоронят – как татар?

В раю

В раю все живое действительно появляется из земли, но не как у Мильтона – лев якобы скребет лапами, помогая себе, и потом трясет гривой, – у человека по крайней мере дело обстоит так.