Клопы - [10]
Как у нас есть понятие «выбиться в люди», так и он, по-моему, без понятия – в юродивые.
Может, он бился часто – и упал, а может, остановился, потом разбежался и ударился изо всех сил. А может, даже не сбавил скорость, когда увидел ворота – своего рода психическая атака, – чтоб показать презрение или взять на испуг.
– Кстати, Саня, – сказал Серега, разливая квас, – а ты помнишь второго Колю?
– Сику?
– Ну да. Знаешь, откуда пошло «Сика»?
– Откуда?
– Оказывается, у него фамилия была Сикорский! Как у этого, который вертолет изобрел!
– Да ты что!
– А вы даже не думали, что у них бывают фамилии. Вот я вам всегда говорю, – вступила на кухню жена, откуда ни возьмись, – не любите вы Божиих людей! Разве можно так издеваться, колесо накидывать! Если б это было в прошлом веке, все бы поняли, что Бог хочет сказать через него: «Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель…»
– Елена! – поднял голову нумизмат, – не трожь пионеров! «Царство над миром принадлежит ребенку» – Гера… клит сказал. – Он посмотрел на меня и вдруг захохотал. – Мусенька, Муся, – прервал смех, увидев кошку внизу, – иди сюда… Иди сюда, Муся, я тебя мускатиком напою…
«Да… – думал я, возвращаясь домой. – Сикорский!»
А что если и Коля Шальной хотел использовать ворота как крылья? Ведь смерд Никита использовал – именно деревянные. А может, он и в небо взлетел? По логике – так ведь оно и было. Даже земной шар обогнул в воздухе. И летел бы дальше, но врезался в эти стальные ворота. Не разглядев в темноте.
Вы скажете:
– Квасной патриотизм.
Отвечу:
– Вы ничего не понимаете в квасе.
Я когда выпил настоящего, нумизматского квасу, мне показалось – я сам лечу.
Да и кто говорит, что он русский? А может, римля-нин. Может, он на родину летел. Точно. Я-то думаю, на кого он похож? Вот на эти бюсты лобастые, римлян. Потому и не говорил ни хрена.
Силантий-то оказался немецкий шпион. Палки-то убирал с дорог, перед войной!
Насчет неверия – вот как раз в то же самое время, когда Колю нашли, один парень рассказывал про Чехословакию – тоже думали, заливает.
Может, Коля пролетал над Чехословакией – потому и задумался. Нет, людей надо любить…
Я стал думать, сколько неизвестных еще, и тут в моей памяти всплыло, что был ведь еще Сева Неизвестный! Теперь-то все знают, что это такая фамилия, а тогда смеялись над ним. «Скульптор Эрнст, – твердил я про себя, двигаясь дальше, – Неизвестный глину месит, день и ночь не спит, не ест… руководство МОСХа бесит…»
Но самое поразительное случилось, когда я пришел домой. Войдя к себе, взял я Есенина, – не знаю, почему, с самой школы не брал – и тут обнаружилось, что Шага, оказывается, это сокращенное от Шаганэ!
Открыл наугад – и наткнулся:
Бревна
С чехами же все было по-другому. Раздался звонок в дверь – обычно я ночью не открываю, кому надо, он и так войдет, правильно я говорю? – через дверь ко мне за всю мою жизнь только одна женщина вошла ночью, да и та с железными зубами, а тут задумался о чем-то и открыл машинально. Стоит человек, я сразу не понял, в чем дело: темно, лампочку вывинтили; потом пригляделся – у него из глаза сук торчит.
Я аж отшатнулся – думаю, сейчас он на меня упадет, его просто так поставили. А он спокойно – как мне показалось – перешагивает через порог, протягивает руку и говорит:
– Мы все преступники. Мы должны покаяться, как Лукин.
– Подожди, – говорю, – какой Лукин? Заходи, хоть чаю попьем, – а сам думаю: «Господи, твоя воля. Надо принимать все как есть».
Он проходит на кухню, садится. Открываю термос, наливаю чай. Он говорит:
– Зачем мы сломали Дубчека? – и поворачивается ко мне, едва не опрокидывая стакан своим суком.
И тут я узнал его: журнал у меня брал. Просил что-нибудь эротическое, я и дал ему этого чеха, Кундеру. «Невыносимую легкость бытия».
Только я вспомнил – и стало ясно: вот сейчас остатки честности покинут меня, и все будет лицемерием. Все, что я ни скажу.
«Ну и пусть, – думаю. – Тогда я и не буду ничего говорить».
И вот сижу я, как последний лицемер, и думаю только: «Почему я бревен не чувствую? Вижу этот сук в его глазу, а бревен в своих глазах, – я повел головой, – не чувствую. В самом деле».
А он говорит:
– Неужели у нас нет честных людей? Один Лукин?
А я думаю: «Когда же я подцепил эти бревна? Неужели в 68-м году? Как же тогда было… Постой: в киножурнале мигало что-то продолговатое, то белым, то черным, – это же и была Чехословакия. Потом… «Сокровища византийского купца». Не помню, про что… Парень с аккордеоном пел про звезды Мехико! Меня аж в жар бросило от этого воспоминания – какое яркое. А потом? Потом я купаться пошел… Вот тогда, наверно, эти бревна в глаза и въехали. Точно! Это же у клуба сплавщиков было».
– Что в бейсболе? – почувствовав, что прослушал вопрос, переспросил я, отнимая руку от подбородка.
– Я говорю: почему Кундера пишет с болью, а мы без боли? Не как Достоевский?
Я пожал плечами. Потом думаю: «А знал ли вообще про чехов, например, Чехов?»
– Ты скажи, что у нас за страна, – он говорит, – что мы за люди? Он пишет: у нас в одном городе перестреляли всех собак. Меньших братьев наших! А потом напали на чехов. Что они нам плохого сделали?
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть — зыбкий жанр, балансирующий между большим рассказом и небольшим романом, мастерами которого были Гоголь и Чехов, Толстой и Бунин. Но фундамент неповторимого и непереводимого жанра русской повести заложили пять пушкинских «Повестей Ивана Петровича Белкина». Пять современных русских писательниц, объединенных в этой книге, продолжают и развивают традиции, заложенные Александром Сергеевичем Пушкиным. Каждая — по-своему, но вместе — показывая ее прочность и цельность.
Новая книга Софьи Купряшиной «Видоискательница» выходит после длительного перерыва: за последние шесть лет не было ни одной публикации этого важнейшего для современной словесности автора. В книге собран 51 рассказ — тексты, максимально очищенные не только от лишних «историй», но и от условного «я»: пол, возраст, род деятельности и все социальные координаты утрачивают значимость; остаются сладостно-ядовитое ощущение запредельной андрогинной России на рубеже веков и язык, временами приближенный к сокровенному бессознательному, к едва уловимому рисунку мышления.
Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.
Новая книга рассказов Романа Сенчина «Изобилие» – о проблеме выбора, точнее, о том, что выбора нет, а есть иллюзия, для преодоления которой необходимо либо превратиться в хищное животное, либо окончательно впасть в обывательскую спячку. Эта книга наверняка станет для кого-то не просто частью эстетики, а руководством к действию, потому что зверь, оставивший отпечатки лап на ее страницах, как минимум не наивен: он знает, что всё есть так, как есть.