Клодина в Париже - [31]

– Вот и выберите мне сами подходящего мужа.

– Ну, на это не рассчитывайте!

– Почему же? Ведь вы так мило ко мне относитесь!

– Потому что не люблю, когда у меня под носом съедают слишком вкусные пирожные… Вылезайте, моя милочка, мы приехали.

То, что он сейчас сказал, звучит лучше всех комплиментов на свете, этих слов я никогда не забуду.

Мели открывает нам дверь, придерживая грудь рукой, а в книжном логове я вижу папу, что-то серьёзно обсуждающего с господином Мариа. Этот волосатый учёный, о котором я так легко забываю, проводит в нашем доме целый час почти каждое утро, но я его редко вижу.

Когда дядя Рено уходит, папа торжественно сообщает мне:

– Дитя моё, я должен сообщить тебе счастливую новость.

Что ещё такого злосчастного он придумал, великий Боже!

– Господин Мариа любезно согласился быть моим секретарём и помогать мне в моих трудах.

Какое счастье, что всё только этим и ограничивается! Я вздыхаю с облегчением и протягиваю руку господину Мариа.

– Очень рада, сударь, уверена, что сотрудничество с вами сослужит папе огромную службу.

Никогда ещё я не обращалась к этому робкому человеку с такой длинной речью – он старается укрыться среди густых зарослей своей шевелюры, бороды, ресниц, но ему не удаётся скрыть своё смущение. Я подозреваю, что этот честный малый, пустившись плыть по течению, «втрескался» в меня, как сказал бы Можи. Меня это нисколько не стесняет. Вот, действительно, человек, у которого даже мысли не появится проявить ко мне неуважение!

Ещё одно письмо от Клер, которая мелет всякий вздор о своём будущем счастье. «Уж как ты, верно, развлекаешься!» – пишет она, чтобы сделать вид, будто думает обо мне. Развлекаюсь? Хм!.. Не могу сказать, что я скучаю, но я недовольна. Не подумайте только, что я влюблена в Марселя. Вовсе нет. Он вызывает у меня чувство недоверия, интерес, немного презрительную нежность и чисто физическое желание потрогать его. Да, это так. Я всё время испытываю желание причесать его, погладить по щеке, потянуть за уши, подёргать за кончики пальцев, как Люс, и так же, как с ней, приблизить свой глаз к его глазу, чтобы увидеть чудесное мерцание голубых искорок на его радужной оболочке. И при всём том, когда подумаешь хорошенько, он немного похож на своего отца, в несколько ослабленном варианте. О да, в ослабленном варианте!

И по-прежнему никакой весточки от Люс. Очень странно такое долгое молчание!

У меня наконец есть костюм, после двух примерок в «Нью Британиа» вместе с Марселем, двух сеансов, от которых можно было умереть со смеху, хоть я и старалась держаться серьёзно, как настоящая дама. Мой «племянник» был великолепен. Устроившись на стуле в трёх шагах от меня, в маленькой зеркальной кабинке, он с удивительной непринуждённостью, которой я восхищалась, заставлял волчком вертеться портниху-юбочницу Леон и господина Рея, закройщика.

– Эту вытачку на бёдрах надо передвинуть чуточку назад, вам так не кажется, мадемуазель? А юбка, пожалуй, недостаточно длинна; спустите до самого пола, ничуть не помешает бегать, но мадемуазель, впрочем, ещё не привыкла ходить в очень длинной юбке… (Злобный взгляд Клодины, которая не произносит ни слова…) Да, рукав сидит хорошо. Нужны два маленьких карманчика полумесяцем на жакете для больших пальцев, когда руки ничем не заняты… Клодина, ради Бога, постойте две секунды спокойно! Фаншетта меньше крутится, чем вы.

Ошеломлённая портниха не знала, что и думать. Ползая на коленках по ковру, она поглядывала исподлобья, явно спрашивая себя: «Он не брат ей, раз не говорит ей «ты», но может ли он быть её жиголо?» И вот наконец последняя примерка, «с примеркой покончено», и мы вместе вышли на улицу; Клодина такая прямая в своей блузке с белым воротником, в соломенной шляпке-канотье, с трудом удерживающейся на коротких непокорных волосах. Марсель, искоса взглянув на меня, сказал:

– Я точно знаю, на кого вы сейчас похожи, Клодина, но оставлю свое мнение при себе.

– Почему же? Раз уж начали, так говорите.

– Ну нет! Мое уважение к семье, к семейной чести!.. Но этот накрахмаленный воротник, короткие завитки волос и эта гладкая юбка, о-ля-ля! Папа, пожалуй, сморщил бы нос.

Встревожившись, я спрашиваю:

– Вы думаете, ему это не понравится?

– Не беда! Свыкнется". Папа вовсе не святой, хоть и выглядит этаким защитником оскорблённой нравственности.

– Слава Богу, конечно, не святой. Но у него есть вкус.

– У меня тоже есть вкус! – восклицает уязвлённый Марсель.

– У вас, у вас прежде всего… свои вкусы, и притом неординарные.

Он натянуто улыбается, пока мы поднимаемся по унылой лестнице на улице Жакоб. Мой «племянник» соблаговолил перекусить вместе со мной в моей комнате, я размещаю прямо на коленях у нас рахат-лукум, перезрелые бананы, подаю холодный грог с солёным печеньем. На улице тепло, а в моей темноватой комнате свежо и прохладно. Я рискую задать наконец вопрос, который не даёт мне покоя уже много дней.

– Марсель, что это за история с лицеем Буало?

Упираясь в подлокотники низенького кресла, грызя солёное печенье, которое он держит кончиками тонких пальцев. Марсель с проворством ящерицы оборачивается ко мне и пристально смотрит на меня.