Клодина в Париже - [32]

Щёки его пылают, брови сошлись, рот полуоткрыт от удивления – какой прекрасный разгневанный божок! «Сам с ноготок», но до чего красив!

– Ах, вы слышали это? Поздравляю, у вас превосходный слух. Я Мог бы вам ответить, что… вас это не касается…

– Да, но я говорю с вами достаточно любезно, почему же вы должны отвечать мне так грубо?

– История с лицеем Буало? Настоящая подлость, никогда об этом не забуду, пока жив! Всё мой отец – может быть, это позволит вам лучше узнать его, ведь вы так ему верите. Он тогда такое мне устроил…

Просто невероятно, до чего у этого мальчугана взъерошенный вид. Меня распирает от любопытства.

– Расскажите мне эту историю, прошу вас.

– Ну ладно… Вы слышали о Шарли?

– Ещё бы не слышать!

– Ну так вот. Я поступил экстерном в лицей Буало, а Шарли как раз должен был оканчивать его на следующий год. Мне внушали отвращение все эти не слишком чистоплотные юнцы с красными обветренными руками, с грязными воротничками. Только он… Мне казалось, что он похож на меня, лишь немного старше! Он долго не заговаривал со мной, посматривал на меня и всё, а потом без всякого повода мы вдруг сблизились, невозможно было устоять перед притягательной силой этих глаз… Я был просто одержим им, но не осмеливался ему об этом сказать, а он был – я должен ему верить, – шепчет Марсель, опуская ресницы, – одержим мною, потому что…

– Он вам это сказал?

– Нет, он мне написал об этом. Увы!.. Но подождите. Я ответил и был ему так благодарен! И с тех пор мы стали встречаться, но за стенами лицея, у бабушки или ещё где-нибудь… Благодаря ему я смог узнать и полюбить многое, о чём прежде ничего не знал…

– Многое!

– О, не торопитесь видеть тут всякие «люсизмы», – протестует Марсель, протягивая руку. – Просто дружеский обмен мыслями, комментариями по поводу прочитанных книг, маленькими сувенирами…

– Совсем как в пансионе!

– Если угодно, да, как в пансионе. И главное – эта чудесная переписка, почти ежедневная, до того самого дня…

– О, вот чего я опасалась!

– Да, папа украл у меня письмо.

– «Украл» – сильно сказано.

– Ну, одним словом, он говорит, что подобрал его на полу. Человек не столь недоброжелательный, как он, возможно, догадался бы, сколько за всеми этими нежными фразами скрывается… чистейшей литературы. Но он! Он словно взбесился – ах, когда я вспоминаю об этом, я просто не знаю, что готов ему сделать, – он отвесил мне пощёчину! А потом, как и обещал, поднял такой «тарарам» в лицее.

– Откуда вас и… попросили уйти?

– Если бы дело этим ограничилось! Нет, выгнали как раз Шарли. Посмели сделать это! Иначе папа, возможно, поднял бы «тарарам» в своих грязных газетёнках. Он на такое вполне способен.

Я жадно слушаю и восторженно смотрю на него. На его пылающие щёки, потемневшие синие глаза и трепещущий рот с растянутыми уголками губ, верно, от желания заплакать – никогда мне не встретить девочку такую красивую, как он!

– А то письмо ваш отец, конечно, сохранил? Он смеётся тонким голоском.

– Ему этого очень хотелось, но я достаточно ловок, я вернул себе письмо, подобрав ключ к ящику его стола.

– О, покажите мне его, я умоляю!

Он инстинктивно прикасается рукой к нагрудному карману и говорит:

– При всём желании я бы не смог этого сделать, моя дорогая, письма со мной нет.

– А вот я совершенно убеждена в обратном: оно у вас. Марсель, миленький, хорошенький мой Марсель, вы плохо отблагодарили бы за доверие, за чудесное доверие, оказанное вам вашим другом Клодиной!

Я тяну к нему коварные руки, придав взгляду всю возможную нежность.

– Маленькая проныра! Не собираетесь же вы забрать его у меня силой? Хватит, оставьте, Клодина, вы мне сломаете палец. Да, оно будет вам показано. Но вы его забудете?

– Клянусь головой Люс!

Он достает женский бумажник благородного зелёного цвета, вынимает оттуда тонкий листок бумаги, старательно сложенный, исписанный бисерным почерком.

Что ж, насладимся литературным творчеством Шарли Гонсалеса:

Мой дорогой!

Я отыщу этот рассказ Ауэрбаха и переведу для тебя из него те места, где описана пылкая дружба двух детей. Я знаю немецкий так оке хорошо, как и французский, так что перевод не составит для меня никакой сложности, и я почти что жалею об этом, ведь мне было бы приятно испытать ради тебя какие-то трудности, мой единственный возлюбленный.

О да, единственный! Единственный возлюбленный, единственный обожаемый мной! И подумать только, что твоя недремлющая ревность как раз сейчас дала о себе знать! Не отрицай, я умею читать между строк, как умею читать в глубине твоих глаз, и не могу ошибиться в смысле той короткой, раздражённой фразы из твоего письма по поводу «нового друга со слишком чёрными кудрями, беседа с которым совершенно поглотила меня около четырёх часов дня».

Того предполагаемого нового друга я едва знаю; этот мальчуган «со слишком чёрными кудрями» (почему «слишком»?) – флорентиец Джузеппе Боччи, родители поместили его пансионером к Б., известному проф. филос., чтобы уберечь от испорченной среды школьных товарищей; у его родителей и в самом деле неплохой нюх! Этот мальчик рассказал мне о брошюре, забавном психологическом этюде, посвящённом одним его соотечественником «Arnicizie di Collegio