Клиника: анатомия жизни - [5]

Естественно, Джим волновался — да и кто бы на его месте не волновался, имея каждый месяц определенную долю продаж, которую надо было выполнить невзирая ни на что. Это не может быть язва. Нет, это что-то другое, какой-нибудь пустяк, который можно вылечить быстро, навсегда и без особых усилий. Вице-президентом по продажам Блэдвик стал всего шесть недель назад, и он отчетливо понимал, что удержать этот гордый титул сможет только в одном случае — если будет обеспечивать результат. Но для этого надо быть в форме — оставаться сильным, крепким, неутомимым. Никакой медицинский диагноз не сможет оправдать падение продаж.

Некоторое время Блэдвик держался, надеясь, что все рассосется само собой. Около двух месяцев назад у него появились неприятные ощущения и разлитые боли в области желудка; появилась и отрыжка. Она зачастую беспокоила его в самый неподходящий момент — когда рядом находились клиенты. Поначалу Блэдвик старался не обращать внимания на эти недомогания, убеждая себя в том, что все в порядке, но в конце концов дискомфорт стал таким сильным, что пришлось обратиться к врачу. В результате Джим Блэдвик и оказался здесь, в рентгеновском отделении клиники Трех Графств. Джим надеялся, что исследование не займет много времени. Переговоры по продаже шести грузовиков начали заходить в тупик, а продажа была нужна как воздух. Господи, как же хочется есть!

Для доктора Ральфа Белла, рентгенолога по прозвищу Динь-Дон, это была всего лишь очередная рентгеноскопия желудочно-кишечного тракта, ничем не отличавшаяся от сотен других. Правда, иногда рентгенолог не отказывал себе в удовольствии поиграть в своеобразную интеллектуальную игру, и на этот раз он заключил сам с собой пари, решив, что у этого парня обязательно окажется язва. Пациент был очень похож на язвенника. Доктор Белл украдкой рассматривал больного, пряча глаза за толстыми стеклами очков в массивной роговой оправе. Этот человек мнителен и сейчас сильно волнуется и злится. Рентгенолог усадил Блэдвика за экран и дал ему в руку стакан с бариевой взвесью.

— Вы выпьете это по моей команде, — объяснил он.

Приготовившись, Белл произнес:

— Пейте!

Блэдвик послушно выпил беловатое содержимое стакана.

Вглядываясь в экран, доктор Белл следил за путем бария по пищеводу, желудку и двенадцатиперстной кишке.

Непрозрачная для рентгеновских лучей жидкость четко очерчивала контуры внутренних стенок этих органов, и Белл в нужные моменты нажимал кнопку, делая снимки. Для того чтобы направить барий в нужное место, Белл затянутой в массивную перчатку рукой сдавливал и мял живот Джима Блэдвика. Наконец рентгенолог увидел его — кратер в стенке двенадцатиперстной кишки. Язва. Классическая, как в учебнике, не вызывающая никаких сомнений. Он выиграл пари.

— Вот и все, мистер Блэдвик, благодарю вас.

— И каков приговор, доктор? — спросил Джим. — Я буду жить?

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

Все пациенты очень хотят знать, что он увидел на экране. «Свет мой, зеркальце, скажи…» Но рентгенолог не имеет права высказывать свое мнение и ставить диагнозы.

— Завтра утром ваш лечащий врач получит снимки и поговорит с вами.

«Незавидная судьба тебя ожидает, парень, — подумал доктор Белл. — Вряд ли тебе понравится длительный отдых, молоко и полусырые яйца».

В двухстах ярдах от главного корпуса клиники, в обветшавшем здании бывшей мебельной фабрики, которое ныне служило общежитием для медсестер, студентка Вивьен Лоубартон изо всех сил пыталась справиться с молнией, никак не желавшей застегиваться.

— Чтоб ты сгорела! — Девушка употребила в адрес непослушной молнии любимое выражение отца, зарабатывавшего неплохие деньги лесоруба, который не видел оснований пользоваться разными языками для общения с деревьями в лесу и со своими домашними.

В свои девятнадцать лет натура Вивьен представляла собой нечто среднее между грубоватостью отца из штата Орегон и врожденной деликатностью матери — уроженки Новой Англии. Эта деликатность устояла в схватке с орегонской грубостью. Вивьен училась на медсестру уже четыре месяца, и в ее реакции на медицину уже проявились черты обоих родителей. В одно и то же время она испытывала благоговейный трепет и непреодолимое отвращение. Она понимала, что близкое столкновение со страданиями и болезнями способно потрясти новичка, но это знание не помогало в моменты, когда желудок был готов вывернуться наизнанку и требовалась вся ее воля, чтобы не броситься вон из палаты.

Именно в такие моменты она чувствовала сильнейшую потребность в смене обстановки, в очищающем противоядии. Такое противоядие она в какой-то степени нашла в своей старой любви — в музыке. Удивительно, но город Берлингтон, несмотря на свои малые размеры, располагал превосходным симфоническим оркестром, и, открыв его для себя, Вивьен сделалась его верной почитательницей. Размеренный темп, царивший в мире классической музыки, вселял твердость и придавал уверенность в своих силах. Вивьен очень расстроилась, когда летом концерты прекратились, и почувствовала, что образовавшуюся пустоту необходимо чем-то заполнить.

Но сейчас было не до таких странных мыслей. Перерыв между утренними лекциями и практикой был очень коротким, а тут еще эта проклятая молния!.. Она дернула еще раз, и — ура! — зубчики, как по волшебству, встали на место, молния застегнулась. Вивьен бросилась к двери, но потом остановилась, чтобы вытереть лицо. Боже, какая жара! Как она вспотела от борьбы с молнией!