Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР - [15]

Показательный суд над Бобровичами в Лепеле должен был показать, что кулаки и подкулачники или другие враги советской власти воспользовались женскими страхами, их склонностью к истерии, использовали их для распространения антисоветских слухов и срыва мероприятий советской власти[156]. Деполитизация женского недовольствия была очень удобна властям, позволяла не принимать их в расчет, классифицировать по разряду инспирированных вражескими элементами эмоциональных реакций несознательных элементов. На показательном суде женщины должны были нести ответственность за распространение этих слухов, сам суд должен был напугать остальных молчальников, сломить их сопротивление.

Во время показательного процесса в качестве зрителей присутствовали около 80 чел. Однако арестованные отказались выходить из камеры, в помещение суда их внесли, во время процесса они не сказали ни слова. Суд признал их виновными в агитации против советской власти и присудил Марту Бобрович к шести годам тюремного заключения, Дарью Бобрович – к трем годам, Николая Бобровича – к пяти годам (был учтен его отказ от службы в Красной армии в 1936 г. по религиозным убеждениям)[157]. Судебный процесс, где основными обвиняемыми были вдовы, которые к тому же не проронили ни слова, не дал предполагаемого ни политического, ни воспитательного эффекта: молчальники продолжали молчать[158].

С мужчинами, «организаторами баптистской контрреволюционной организации», дело имел НКВД. 5 января 1937 г. были арестованы Жерносек Илья Васильевич и Урбан Федор Антонович[159]. Жерносек И. В. 28 июля 1937 г. по обвинению в антисоветской агитации был приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), отбывал срок в Севвостлаге НКВД г. Бухта Нечаева[160]. Урбан Ф. А. 21 августа 1937 г. за контрреволюционную сектансткую деятельность был осужден также к пяти годам ИТЛ. Оба домой не вернулись. 14 января НКВД арестовал еще четырех молчальников[161].

К 18 января молчать продолжало 189 чел., в район был командирован представитель ЦК ВКП(б) А. Хотимский. Перед выездом Хотимский попытался выяснить конкретно, чем обусловлено поведение этих людей. В своем обращении в Управление народнохозяйственного учета он не называет их «баптистами или евангелистами», но спрашивает, кто такие молчальники. Хотимский получил ответ, что «“молчальники” – сектанты, и молчание во время переписи предписывается “учением секты”»[162].

Прибыв на место, Хотимский писал: «Все наши ухищрения ни к чему не привели за исключением единственного случая, когда молчальник Туния Томаш заговорил и был переписан. Демонстративно молчали мужчины, женщины, дети». Хотимский «понял», что дело не только и не столько «в учении секты». Его вывод оказался довольно предсказуемым для своего времени. В своей докладной, направленной в ЦК ВКП(б) на имя И. В. Сталина (копии Н. И. Ежову, Л. М. Кагановичу и А. А. Андрееву) он писал:

«Перед нами просто контрреволюционная организация, которая путем молчания по переписи под религиозным прикрытием, легализовавшим это возмутительное явление, демонстрировала безнаказанное неповиновение власти… их сектантство – просто фикция… Нет у меня сомнения в том, что эта шпионская контрреволюционная организация, и местные руководители должны ответить за то, что терпели это безобразие в пограничном районе»[163].

К 4 февраля 1937 г. начальник Лепельского окружного отдела НКВД БССР В. А. Ермолаев подготовил справки на контрреволюционный церковный элемент, который организовал «саботаж против переписи путем молчания и нежелания отвечать на вопросы представителям власти» по Стайскому и Пышнянскому сельсоветам. По Стайскому сельсовету в список попали 9 чел., по Пышнянскому – 17 чел. [см. приложение док. 3][164]. 26 человек (из них только 3 женщины) охарактеризованы так: из крестьян-середняков – 19, из крестьян кулаков – 5, бывший арендатор – 1, не указан – 1 чел., отмечено, что все они за невыполнение гособязательств штрафовались неоднократно (в том числе изымалось имущество), у 14 из них было изъято все имущество; 12 чел. были судимы, не менее 6 из них арестовывались[165].

Мисник Е. Т. рассказывает, что было дальше:

«Позабирали в тюрьму. Папа мало сидел – 3 месяца. А Наталья 2 года. Чтобы шли в колхоз, а они не шли… Сидели по два года. И за то, что молчали, и за паспорта. Вот здесь был дом, дед и баба, и две дочки, забрали их – деда и две дочки, баба одна сидела. А они два года отсидели […] Наталью забрали за паспорт, два года сидела. И сестра ее Прося два года сидела. Мозго они. Родственники. Папин родной брат [Мозго Яким] был их отцом […] Мозго Степан и у него сестра была Матруна, двоих забрали. Степан и Матруна Дмитриевичи. Брат и сестра. Жерносек Яков – это сосед его, Яков Емельянович… НКВД. Всех. Приедут. Папа помню на работе был, получка у него была. Запоздал. Пришла машина грузовая, мама говорит – беги, скажи папе, чтоб домой не шел. А они меня из дома не пустили, а они его за хобот да и в машину. В Лепели папа был три месяца. Я помню, мама к нему ходила»[166].

Дочь Ильи Жерносека Аксинья Скорбо вспоминала: