Клаудиа, или Дети Испании - [254]

Интермедия

13 мая 1809 года Наполеон вступил в Вену. Венцы встречали французов холодно, однако ни в чем им не препятствовали, и французский император пышно праздновал очередную победу над Австрией. В навощенных до зеркального блеска полах старого Хофбурга отражались тупоносые, по последней моде, туфельки дам и сверкающие высокие сапоги кавалеров, исключительно военных. Штатским на этом празднике молодости, силы и войны не было места.

Солдаты разгуливали по городу, заходили в кафе, парикмахерские, лавки и, улыбаясь, щедро расплачивались за все. Французский караул любезно предложил австрийским солдатам пока отдохнуть от несения службы и сам взял под стражу Арсенал.

Майское небо делало купола дворца на Михаэлерплац еще более пронзительно голубыми, на площади стояли толпы народа в ожидании мгновения, когда французский император соизволит покинуть Хофбург и отправиться в Шенбрунн, а затем в Терезианум, старинный замок австрийских императоров. Наполеоновские маршалы занимали священные покои дворцов, и белые их лосины победно выделялись на алом бархате внутреннего убранства помещений.

И все же эрцгерцог Карл не собирался сдаваться так просто. Собрав почти стотысячную армию, и разрушив мосты через Дунай, он вышел к столице Австрии с другой стороны, остановившись на северном берегу реки. И теперь эта армия была уже не игрушкой военных амбиций, а, скорее, национальной надеждой.

Бонапарт, привыкший всегда действовать стремительно, и на этот раз не стал дожидаться дальнейшего усиления противника. Он решил тут же форсировать Дунай и напасть на австрийцев, используя все преимущества своей тактики. С этой целью великий француз выбрал в качестве опорного плацдарма расположенный неподалеку от Вены большой остров Лобау, и семнадцатого мая два передовых корпуса под командованием маршалов Ланна и Массены заняли остров. Устроив там перевалочный лагерь для переправы остальной армии на северный берег, оба маршала в ночь с двадцатого на двадцать первое мая готовились переправиться на левый берег Дуная и занять там австрийские деревни Асперн и Эслинг.

Ночь перед переправой стояла такая волшебная, какая редко бывает даже в щедрой долине Дуная. Ласковый ветерок с холмов, усыпанное крупными звездами небо, речной лепет и пьянящий воздух Винервальде — казалось, сама природа молила людей не нарушать ее божественного великолепия. Ланн, сидя на поваленном дереве у самой воды и глядя в черное зеркало перед собой, с упоением вспоминал последний бал в Лаксенбурге, где блистала красотой юная графиня Лерхенфельд — ведь он, несмотря на свои сорок лет и долгий кровавый опыт, не утратил ни чувства прекрасного, ни способности наслаждаться жизнью.

— И все-таки что-то гнетет меня, дорогой Андрэ, — вдруг грустно вздохнул Ланн, глядя на лениво влекущий мимо свои воды Дунай. — Все кажется, будто что-то я сделал не так. Куда-то не успел или кому-то не пожал вовремя руку.

— Брось, Жан, — кинув камешек в воду и самодовольно наблюдая за расходящимися от него во все стороны кругами, с усмешкой ответил ему одноглазый Массена. — Ты отважный гусар и блестящий маршал, любимец императора…

— Ты думаешь? А вот я порой уже не совсем уверен в этом. Последнее время он начинает избегать меня.

— А ты, Жанно, побольше докучай ему своими наставлениями и упреками…

— Но кто-то же должен говорить императору о его ошибках.

— Перестань, Жан. Кто знает, где ошибки, а где гениальные решения?

— Но разве сердце не подсказывает нам порой?..

— Да что ты, дружище! — вдруг рассмеялся Массена. — Должно быть, легкие ножки графини все так и не дают тебе покоя, раз ты заговорил о сердце?

— Но ведь мы не бессердечные твари, Андрэ.

— Разумеется, и не раз подтверждали это. Только перед боем подобные разговоры ни к чему. Встряхнись, еще немного, начнется дело, и ты вновь забудешь все эти странные мысли.

— Возможно, ты прав. И все же знаешь, Андрэ, никогда еще не было у меня такого отчетливого ощущения непонятного беспокойства.

— Ах, Жанно, послушайся моего совета — встряхнись, право слово. Все будет отлично, как всегда. Завтра он сам поведет нас в бой. И ты прекрасно знаешь, что он никогда не проигрывает битвы.

— Знаю. Но вдруг Бог все-таки есть?

— Что?!

— Малыш вчера издал указ, лишающий Папу римского светской власти. Он бросил вызов… — Массена стал серьезным и молча ждал, что скажет Ланн дальше. И тот сказал. — Я тоже, Андрэ, бросил вызов. Но вызов гораздо более страшный. — Его собеседник с некоторым опасением взглянул на своего друга и соратника, но вновь промолчал, а Ланн, словно через силу, продолжил. — Там, в Сарагосе, эти дьяволы испанцы взбесили меня, и я… Я пошел в их главный городской собор и забрал себе все бриллианты с их святыни. Знаешь, с этой их девы на столбе.

— Ну, и правильно сделал, — облегченно вздохнул его боевой соратник. — Надо было и статую разбить, чтобы эти идиоты, наконец, увидели, чего стоят все их эти, так называемые, святыни… Подумать только, сколько наших полегло из-за их глупого упрямства. То ли дело венцы…

— Сарагосцы потеряли в три раза больше, около пятидесяти трех тысяч.

— Причем, большую часть от моровой язвы, которую заработали опять-таки по собственной глупости.