Клаудиа, или Дети Испании - [234]

— Наш красавчик-генерал венчается в соборе с Артиллеристкой!..

— Как венчается!? — изумился Реновалес, который настолько ревностно занимался обороной города, что был не только в стороне от всех внутренних течений, имеющихся при каждом штабе, но даже и не подозревал, что в разбитом полуголодном городе кто-то может думать теперь о чем-либо ином, кроме обороны. — В такое время он устраивает праздники!? — Все вокруг опустили головы. А Реновалес недоумевал все больше. — Главнокомандующий венчается, а в это время французы чуть не врываются в город. Отлично, отлично… Теперь мне все ясно, я понимаю вас, лейтенант. Вы не хотели беспокоить начальство и готовы были положить ради этого всю свою роту!..

Вдруг толпа раздалась, и со вздохом восторженного изумления, с каким всегда встречала своего любимца, пропустила вперед графа Аланхэ в столь непривычном, давно забытом парадном мундире.

— Что здесь происходит? — спокойно потребовал дон Гарсия.

— Что здесь происходит?! — зло переспросил Реновалес. — А то, что пока вы изволили венчаться, господин главнокомандующий, французы едва не ворвались в город. И вот этот бравый молодец, потерял треть состава своей роты, лишь бы не беспокоить вашу честь.

Нависло тяжелое грозное молчание. Аланхэ побледнел.

И вдруг в полной тишине Педро выступил на шаг вперед и громко и отчетливо произнес, глядя прямо в глаза генералу Реновалесу:

— Честь генерал-капитана настолько безупречна, что каждый из нас почтет высочайшей наградой подтвердить это ценой своей жизни.

Ренолвалес от такой неожиданности на мгновение даже растерялся. Несколько секунд он в недоумении переводил взгляд с решительных глаз Педро на упрямо набычившиеся остатки валлонцев за его спиной, но потом, повернувшись к Аланхэ, спокойно произнес:

— Приношу свои извинения, граф, я, кажется, погорячился. Беру свои слова обратно. Но ситуация и в самом деле была критической. Поздравляю вас… и… сеньору Клаудиу… И дай вам Бог хотя бы немного счастья в эти дни.

— Спасибо, генерал, — тихо ответил Аланхэ и протянул генералу руку. — Будем друзьями…

* * *

Через несколько дней, двадцать второго января в городе прошел слух, впрочем, к вечеру ставший уже неопровержимым фактом, что Наполеон сменил на посту командующего осадным корпусом маршала Жюно маршалом Ланном. Большинству горожан это имя ничего не говорило, но в душе Клаудии оно всколыхнуло светлые воспоминания о бале в замке д'Альбре и о человеке с открытым мужественным лицом, полным рыцарства и остроумия. И в ней помимо ее воли вспыхнула вдруг надежда. Все может измениться, варварские бомбардировки и голод прекратятся, ведь недаром Ланн носит прозвище нового Роланда. В тот вечер она была почти весела. Она прибежала домой, чтобы поделиться такой радостью с Игнасио. Мальчик в последнее время совсем ослабел, но еще не хотел признаваться себе в этом, однако Клаудиа опытным взглядом уже явственно замечала в нем все признаки подступающей страшной болезни.

— Ты же помнишь его, правда? Он, по крайней мере, непременно позволит вывезти всех больных и раненых!

— Я никуда отсюда не поеду, — растрескавшимися губами твердо произнес мальчик. — И вы похороните меня на кладбище Лас Эрас — и нигде больше. Обещай мне, Клаудита, нигде больше.

Клаудиа поспешно пообещала и быстро перевела разговор на другое.

Когда пришел отец, она попыталась и в нем найти подтверждение своим надеждам, но ответ старого солдата был суров.

— Так ты говоришь, доченька, что танцевала с ним котильон… Я тоже однажды имел с ним дело, но не на придворном балу, а на поле боя, тогда, в девяносто четвертом… Этот белокурый сын конюха, милая моя, не остановится ни перед чем. И теперь даже я сомневаюсь, что Сарагоса выстоит…

Уже поздно ночью она пришла в квартиру дона Гарсии, которую даже не называла домом, потому что теперь ни у одного жителя Сарагосы дома не было. Люди ночевали там, где их заставал обстрел, бомбардировка, упадок сил — теперь весь город был для них домом. Сегодня, несмотря на постоянное головокружение и слабость, даже не зная, сможет ли Гарсия появиться здесь или нет, она поставила на стол бутылку касильи[170] и рядом положила кусок солонины, за которые отдала последний золотой гребень.

И Гарсия пришел, но по выражению его лица в темноте Клаудиа так и не могла понять, добро или зло принесет им новое назначение императора. Они быстро поели, скрывая друг перед другом ту поспешность, с которой рука невольно подносила ко рту куски, и упали на попоны несчастных Эрманиты и Кампанульи, ставшие по прихоти судьбы их брачным ложем. С отчаянием обреченного Клаудиа целовала мужа с головы до ног, суеверно надеясь, что броня ее поцелуев защитит его от пуль и осколков, и эта детская вера давала ей новые силы и зажигала новые желания… Кажется, им удалось даже поспать какое-то время, ибо проснулись оба от боя часов на Сан Хуане.

— Неужели мои надежды оправдались? — думая вслух, счастливо произнесла Клаудиа. — И Ланн подтвердил свое прозвище… — Гарсия прикусил губы. Пусть еще минута, еще несколько блаженных минут обмана… — Я боялась вчера спрашивать, — продолжала Клаудиа, — но теперь, когда такая тишина, можно, правда? — Гарсия медленно опустил особенно белые в полумраке веки. — Значит, мир? Или, хотя бы, перемирие, да? Ведь ты же сказал, что у тебя были парламентеры?