Клаудиа, или Дети Испании - [228]

— Вы! — вздохом вырвалось из ее замерзших, плохо слушающихся губ.

Он осторожно обнял ее.

— Простите мою неучтивость, Хелечо, но заседание хунты было прервано известием о том, что французы снова заняли остатки редута Сан Хосе, и нам всем пришлось срочно отправиться туда. Людей там совсем мало. — И в ответ на молчаливый вопрос, болезненно поморщившись, ответил. — Мы не смогли их выбить. Но зачем нам говорить сейчас об этом? У меня так мало времени, а нам необходимо раскрыть такие глубины сердца, на которые, возможно, не хватит и целой жизни.

Они медленно двинулись по Косо, едва сплетя пальцы. За их спинами лиловое небо вспыхивало апельсиновым и вишневым. Потом пролетел огромный шипящий светляк и грохнулся где-то справа, выбросив в небо фонтан огня, камней и дыма. Темнота вокруг сразу же сгустилась еще плотней, и среди тмрака, окутавшего северную часть города, жарко теплился лишь собор святой девы дель Пилар; молитвы и благодарения, доносившиеся от него, сливались в неясный нежный ропот. Клаудиа мягко потянула Аланхэ к широко открытым воротам, но, к ее удивлению, дон Гарсия побледнел и тихо сказал:

— В другой раз, Хелечо, не сейчас.

Клаудиа вспыхнула. Как она могла, увлеченная горящим в ней высоким и сладостным чувством, забыть, что человеку после многих суток напряжения в редкие часы передышки надо в первую очередь отдохнуть, поесть и выспаться.

— Простите меня, — быстро шепнула она. — Пойдемте, я накормлю вас, сегодня какой-то купец в благодарность за то, что я подняла на ноги его сына, принес мне муки и немного меда, — добавила девушка, только сейчас вспомнив, что ее плечо оттягивает холщовый мешок, какие теперь носили с собой почти все горожане в слабой надежде найти что-нибудь съестное. — Можно сделать отличную пучес[163].

— Хорошо, — почти равнодушно согласился дон Гарсия, и они поспешили на набережную. Как только они отошли от мерцающего света собора, стало совсем темно, и в этой темноте лицо Аланхэ светилось изнутри призрачно-белым огнем, как тонкий севрский фарфор. Клаудиа искоса посмотрела на того, кого, как ей теперь казалось, она любила уже долгие годы, и он вдруг представился ей существом из другого мира, высшего, тайного, недоступного.

В первой комнатке, представлявшей собой некое подобие гостиной, дон Гарсия зажег единственную свечу, медленно опустился на стул и потер виски.

— Подождите. Бог с ней, с едой. У меня осталось немного аргандского вина. Вы устали, Хелечо, вино поддержит вас, — дон Гарсия пошарил на полке, после чего поставил на стол крестьянскую оплетенную бутыль и две глиняные потрескавшиеся кружки. — Не так хотелось бы мне встречать вас, но…может быть, так честнее. — Он жадно осушил кружку, и бледный румянец выступил на прозрачной коже. — Хелечо… мечта моя, моя жизнь… идите сюда… — Он протянул к ней руки, и на миг они слились в мутящем разум объятии, но Клаудиа вдруг почувствовала, как бессильно обвисает тонкое стальное тело ее возлюбленного.

— Гарсия, нет! — громко и отчаянно крикнула она, так и не успев удержать его, и опустилась на колени рядом. Аланхэ был в глубоком обмороке. Схватив со стола свечу, девушка с ужасом оглядела распростертое на полу тело и только тут заметила, как на зеленом сукне егерского мундира по левому плечу предательски расползается кровавое пятно. Он ранен! И значит… все это время он скрывал свою рану, он пришел в госпиталь, но к ней, и держался, держался до последнего… — О, любимый, прекрасный, любимый мой, — прошептала Клаудиа и ножом со стола быстро распорола сукно. Потом, оглядевшись в поисках какой-нибудь ткани и ничего не найдя, она решительно сбросила с плеч накидку, платок и расстегнула корсаж. Под ним девушка оказалась туго обернута в мантео — длинный кусок полотна, который крестьянки обертывают вокруг всего тела, подобно детскому свивальнику. Такой костюм Клаудиа стала носить с самого первого дня работы в Госпитале, поскольку он оказался и удобней, и, главное, теплей спенсеров и юбок. Быстрыми уверенными движениями она начала разматывать полотно, уже не обращая внимания на холод нетопленой сутками комнаты, и тут же рвать его на длинные бинты.

— Хелечо… где я… — скорее догадалась, чем услышала Клаудиа.

Дон Гарсия смотрел сквозь полуопущенные веки и не верил своим глазам. Перед ним в неверном трепещущем свете свечи стояла высокая стройная женщина, гибкими, полными скрытой неги движениями клонящая стан то в одну, то в другую сторону, и длинные белые ленты, словно диковинные лепестки, воздушно опадали, все больше открывая ее смуглое, гладкое, божественное тело. Соски на маленькой высокой груди светились, и мелькал черный бархат подмышек. Аланхэ казалось, что он бредит, что, вероятно, он уже погиб, и в этот последний миг перед смертью небо дарует ему блаженство, показывая то, о чем он никогда не позволял себе даже думать. Но вот видение склонилось над ним, сладкие кудри защекотали лицо, и адская боль пронзила всю левую сторону тела.

Это Клаудиа за неимением ничего другого промывала ему рану аргандским вином. Потом она туго перевязала плечо, подложила Аланхэ под голову свернутые платок и накидку и поднесла к его губам остатки живящей жидкости. Дон Гарсия судорожно глотнул и открыл глаза.