Клаудиа, или Дети Испании - [227]

— О чем вы, дон Гарсия?

— Вы сегодня были богиней, ибо только богам дано совершать невозможное! Этим пушечным выстрелом вы возродили веру солдат, и им удалось отстоять редут дель Пилар.

— А… — протянула девушка, сквозь марево бесконечных ран и расплывающихся по белым повязкам кровавых пятен вспомнив о чем-то совсем-совсем далеком. — Так мы отстояли редут?

— Да, ответная штыковая атака была такой яростной, что теперь французы никогда не смогут забыть девушку со странным красивым именем — Артиллеристка.

— Артиллеристка?..

— Я восхищаюсь вами, Хелечо, с каждым днем все больше и больше. Солдаты настолько воодушевились вашим появлением у пушки, что узнав о захвате французами редута Сан Хосе…

— Так французы сегодня взяли другой редут?

— Увы. Но они овладели им лишь потому, что после пятнадцатичасового обстрела артиллерии редут уже некому было защищать. Увидев усеянное мертвыми телами место, они сами ужаснулись своему успеху.

— О, Боже! Сколько наших людей полегло сегодня, не успев даже скрестить шпагу в открытом бою…

— Да, к сожалению, очень много. Однако, поскольку французам достались лишь множество разорванных на куски трупов да груды земли и камней, обагренных кровью, они не смогли закрепиться на этих развалинах, и… мы выбили их и оттуда.

— И вы опять были там, в первых рядах? — с расширившимися от ужаса глазами прошептала потрясенная Клаудиа.

— В самых первых рядах был Педро, Хелечо. Я еще никогда в жизни не видел воина более отважного, — в глазах Аланхэ блеснуло истинное восхищение, но, заметив в измученном бесконечной работой и нервным напряжением лице не столько восторг, сколько страх за их жизни, беспечно добавил. — Но бояться нечего. В штыковой испанские солдаты явно превосходят своих знаменитых противников. Это правда, клянусь честью.

Аланхэ был готов часами стоять в смраде госпиталя и часами глядеть на это открытое, ясное, удивительное лицо, но — увы — он уже давно, с того самого страшного мгновения на мадридской площади, когда он ударил французского полковника, более не распоряжался собой. За его спиной погибал город, и никакая женщина на свете сейчас не смогла бы удержать его. На душе у него было неспокойно…

Несколько последующих дней французы, не рискуя больше идти на штурм, продолжали лишь обстрел. Но при этом они не прекратили подводить апроши и крытые галереи все ближе к городским позициям. В ответ нужны были дерзкие вылазки, и тут бы защитникам Сарагосы очень могли пригодиться герильясы. «Но где же Игнасио? Неужели его все-таки схватили тогда? В таком случае я никогда не прощу себе, что не проверил, чьи странные шаги послышались мне на кладбище», — с беспокойством подумал дон Гарсия и в очердной раз вспыхнул, вспомнив, как по привычке равнодушно отнесся тогда к судьбе этого ребенка, еще не успев толком осознать, что он вовсе не сын самодовольного Князя мира. И шестнадцатый маркиз Харандилья до крови прикусил губы от презрения к самому себе…

Глава восьмая. Patria o muerte

Огромный монастырь Сан Франсиско нависал своей громадой над пустынным Косо, по которому то тут, то там метались сполохи от горящих развалин Санта Энграсии. Клаудия каждый раз вздрагивала при виде их и не знала, отчего по телу ее пробегает дрожь: от холода ли, от страшных воспоминаний о взятии и разграблении монастыря салесок или от того, что дон Гарсия не появлялся уже много дней. В какое чудовищное время суждено было расцвести ее любви — и в то же время Клаудиа точно знала, что не согласилась бы променять свое неожиданное счастье ни на что. Роскошные дворцы и шелковые альковы казались ей теперь жалкими и смешными, ибо чувство, переполнявшее ее, не имело ничего общего с романтическими грезами шестнадцатилетней девочки без имени. Теперь, в любви к дону Гарсии в ней соединилось все лучшее: гордость, опыт, страсть взрослой женщины. И Клаудиа не уходила, не пряталась, а упрямо переходила от одного раненого к другому, пытаясь помочь, облегчить страдания, спасти. Но мысли ее при этом были далеко. «Он придет, придет, не может не прийти, если только…»

Она, наконец, обратила внимание на треск ружейной перестрелки где-то у Новой башни. Нет, судьба не может отобрать у нее этой любви, таившейся в глубинах сердца так долго! Неожиданно суеверное чувство охватило Клаудиу: но Господь и так вознаградил ее за долгие годы слишком щедро, вернув отца, воскресив из небытия брата, дав весточку о старой любимой дуэнье, а теперь она хочет еще и счастья настоящей, высокой, зрелой любви. И это в осажденном городе, где стоны умирающих не прекращаются ни днем, ни ночью!..

Перестрелка сменилась разрывами снарядов. «Нет, он не может быть там, — словно маленькая, твердила Клаудиа, прекрасно зная, что он находится именно там по десять — пятнадцать часов ежедневно, — он просто задержался, просто хунта заседает долго, у них так много вопросов, и с каждым днем их становится все больше… Сейчас, вот отсчитаю еще пять… нет десять выстрелов, и он придет…»

Огненная вспышка на противоположной стороне Косо заставила ее отшатнуться, но, скорее, не от близости разрыва, а от мысли, что снаряды французов стали долетать уже и до этой, еще сегодня днем относительно безопасной части города. Клаудиа, не глядя, пошла к нише в монастырской стене и почти столкнулась с доном Гарсией.