Классы наций. Феминистская критика нациостроительства - [99]
Кристин Годси, исследовательница женской истории Балканских стран, заняла критическую позицию относительно гегемонии западного феминизма в постсоциалистическом регионе. Анализируя роль культурного феминизма и проектов западной помощи, стремившихся перестроить социалистические общества после 1989 года, Годси отмечает игнорирование ими неоднозначного социалистического наследия и указывает, что «тот особый вариант культурного феминизма, который был экспортирован в Восточную Европу (и многие местные НПО усвоили именно эту идеологию), может идти в ногу с продвижением неолиберализма, собственно, и ответственного за то снижение уровня жизни, благодаря которому западные феминистки получили “мандат” на оказание помощи восточноевропейским женщинам»[563].
И, наконец, социолог и политолог Нэнси Фрейзер в одной из недавних статей указала, что современная феминистская теория может становиться «служанкой империализма», если не происходит ее критической переработки. Таким образом, авторы, пишущие о «глобальном Юге», постсоциалистическом пространстве и о западном мире, высказывают сходные предостережения: феминистская теория, переставая быть инструментом освобождения, может способствовать формированию новых видов доминирования и эксплуатации. В условиях «гибкого капитализма» и товаризации протеста в принципе любая радикальная теория может стать товаром[564], престижным элементом элитистского ландшафта, поэтому важно понять экономический и социальный контекст постсоветского феминизма в противопоставлении с ситуацией его возникновения как освободительной идеологии.
Различие и деполитизация
Социальные изменения, начавшиеся на Западе с конца 1960-х и направленные на достижение гендерного равенства, происходили в период, который историк Э. Хобсбаум называет «золотыми годами» ХХ века. В это время, указывает он, для широких масс населения индустриально развитых стран «закончилось средневековье», т. е. наступила эра относительного материального благополучия и модернизации повседневной жизни[565].Вследствие развития экономики и социальных программ в США и других странах значительно сокращается разрыв между богатыми и бедными (который начнет снова возрастать с 1980-х и оказывается критическим в последнее десятилетие). Возникновение «второй волны» феминизма, связанное с выходом значительного количества образованных замужних женщин на рынок труда, было частью этих перемен, учитывая, что западные женщины не только не имели права на аборт, но в некоторых странах не могли открыть банковский счет без согласия мужа, не принимались в престижные университеты или покидали службу при выходе замуж. Гендерное неравенство было очевидно, материально и несправедливо. Таким образом феминистские, молодежные и другие новые социальные движения сосредотачивались на проблемах различия и идентичностей, работая в ситуации уменьшения экономического неравенства, и многие из них осуществляли критику капитализма как структуры существования различных видов неравенства. Перестройка классовой структуры способствовала (в течение какого-то периода) наделению властью (empowering) различных групп «исключенных из общества»: цветного населения и женщин, а затем геев, инвалидов и других категорий. Таким образом, можно говорить, пользуясь концептуализацией А. Хоннета, одновременно как об увеличении числа людей, получивших доступ к равному развитию[566], так и о расширении содержания, которое включалось в сферу признания.
Контекст возникновения постсоветского женского активизма определяет экономическая либерализация, разложение «родового строя» социалистического равенства и формирование капиталистических отношений, классового неравенства и, по крайней мере в первое десятилетие, критическое ограничение средств к существованию миллионов людей. Политическая либерализация обещала новые возможности самовыражения и социального включения, но демократия должна предполагать не только право на свободное развитие различных субъектов, автономию, свободную дискуссию и т. д., но и конституционное ограничение (распределительной) власти: должна быть ограничена «свобода (экономически) сильных»[567]. В реальности же постсоветскую демократию первых лет определяет рыночная рациональность; социальные программы свертываются или оказываются не в состоянии компенсировать критическое падение доходов в ситуации высокой безработицы, особенно в провинции. Одновременно с этим реформируется гендерный порядок, возникает «буржуазный идеал» (с мужчиной-кормильцем или «спонсором»), непосредственная товаризация женской (и реже мужской) сексуальности, «силовое предпринимательство» (термин В. Волкова) как мужская практика, маскулинизация экономического успеха. В условиях рынка льготы для работающих матерей маркируют женщин как «непроизводительных»: критические изменения, происходящие непосредственно в сфере распределения, ставят под вопрос ранее бесспорные оплаченный декретный отпуск и бесплатный детский сад.
