Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - [41]

.

Ситы красу созерцая, счастьем был юноша полон,

Сердцем ее восхвалял, достойных же слов не нашел он.

Будто всевышний Творец все искусство свое, все уменье

В облике этом явил — зримое дал воплощенье.

Да, этой девы краса в красоте красоту открывала,

В доме самой красоты, как в светильнике пламя, сияла.

Жаль, все сравненья давно измусолить поэты успели,—

Где же слова я найду, чтоб достойно Вайдеху[426] воспели?

Так блистание Ситы владыка восславил в душе,

и, свое положенье обдумав сначала,

К брату младшему речь откровенную он обратил —

прямодушием каждое слово звучало:

«Брат! Это Джа́наки[427] дочь, ради которой в столице

Завтра сгибание лука торжественное состоится,—

Гиридже дань принесла, а теперь, со служанками рядом,

Все озаряя вокруг, гуляет, любуется садом.

Видя ее красоту — блистанье ее неземное,

Хоть я и чист по природе, все же смутился душою,

Может причину постичь лишь разум Творца всеблагого,

Тело дрожит от предчувствий[428],— слушай, о брат, мое слово!

Людям династии Ра́гху дана чистота от рожденья —

Души потомков его не ступают на путь заблужденья.

Знаю я душу свою — ей доверяю всецело,

Ибо она и во сне на чужую жену не глядела.

Те, что спиною к врагам в сражении не повернутся,

Те, чьи сердца и глаза к женам чужим не влекутся,

Те, из которых никто нищему «нет» не ответит,—

Лучшие люди, о брат, но мало подобных на свете!»

Вот что младшему брату сказал Рамачандра, а сам

к Сите влекся душой, восхищенной, влюбленной.

С лика — лотоса нежного чистый нектар красоты

пил владыка, подобно пчеле опьяненной.

Сита же, стоя вблизи, смятенья полна, озиралась:

«Где ж эти юные принцы?» — чуткой душой волновалась.

Взоры встревоженных глаз — двух олененков несмелых —

Будто рождали повсюду ливни из лотосов белых.

Тут ей подружки под сень вьющихся лоз указали:

Юноши — темный и светлый — там за листвою стояли,

И разгорелись глаза, увидев их блеск несравненный,

Возликовали, как будто узнали свой клад сокровенный.

Видя красу Рагхупати[429], словно застыли навеки

Ситы лучистые очи — мигать перестали их веки,

И, от любви обессилев, глаз не спуская с героя,

Им любовалась она, как чакори — осенней луною.

Так по дороге очей Раму введя в свое сердце,

Сита прикрыла глаза, словно бы заперла дверцы.

Девушки, видя ее любовью сполна покоренной,

Слова сказать не могли, стояли толпою смущенной.

В этот миг из беседки, обвитой сетями лиан,

появились два брата, светясь красотою,

Будто, занавес туч раздвигая, две чистых луны

появились внезапно одна за другою.

Были пределом блистанья оба прекрасных героя,

Лотосы тел их сияли — синее и золотое,

Пышные перья павлиньи головы их украшали,

Во́ткнуты в темные кудри, ярко бутоны сверкали.

Знаки святые на лбах, капельки пота трепещут,

Дивные серьги в ушах, ожерелья жемчужные блещут,

Дугами выгнуты брови, кольцами волосы вьются,

Свежерасцветшие лотосы — очи блестят и смеются.

Шеи — двух раковин блеск, щеки — услада для взора,

Душу их смех подкупал, полный веселья, задора.

Чтоб их красу описать, моих не хватает усилий,—

Сонм властелинов любви лица бы их устыдили!

Как у слонят Камадевы хоботы крепки, упруги,

Были у братьев сильны пределы могущества — руки.

И зашептались подружки: «Листья с цветами держащий,

Юноша смуглый, прекрасный — вот кто герой настоящий!»

С львиным станом, одетый в священную желтую ткань,

им предстал он во всем благородстве и силе,

И, увидев того, кем украшен весь Солнечный род,[430]

девы юные сами себя позабыли!

Тут расхрабрилась одна из самых смышленых и милых,—

За руку взяв госпожу, сказала, сдержаться не в силах:

«Га́ури[431] посозерцать успеем всегда в нашем храме,

Лучше на принцев взглянуть, пока они здесь, перед нами!»

Сразу смутясь, застыдясь, Сита глаза приоткрыла,

Львов рода Рагху[432] узрев, вспыхнула с новою силой,

От головы и до пят Рамачандрою залюбовалась,

Вспомнила клятву отца[433] — нежной душой взволновалась.

Чувства, объявшие Ситу, видели ясно подруги,

«Слишком мы здесь задержались!» — заговорили в испуге.

«Завтра опять в это время сюда мы придем, полагаю!» —

Молвила, в сердце смеясь, подружка одна молодая.

Слушала Сита, смутясь, лукавых подружек шептанье,

Стала бояться, что мать рассердится за опозданье,

Робость свою одолев, в груди Рамачандру замкнула,

Вспомнив о власти отца, вздохнула, домой повернула.

Но, как будто желая взглянуть на деревья, на птиц,

по дороге оглядывалась то и дело,—

Вновь и вновь на красу Рагхубира взирала она,

все сильней в ее сердце любовь пламенела.

Ведала Джанаки[434]: тверд лук, заповеданный Шивой,

С образом Рамы в душе мучилась думой тоскливой.

А властелин темнотелый в деве узрел уходящей

Кладезь блистанья, добра, счастья, любви настоящей.

Светом чистейшей любви, подобной нежнейшим чернилам,

Ткань несравненной души украсил он образом милым.

Сита же к храму Бхава́ни[435] с волненьем направилась снова,

Молвила, низко склонясь к стопам изваянья святого:

«Славься, о, славься, рожденная гор властелином могучим,

Славься, о мира праматерь с телом, как молния, жгучим!

Славься, о, славься, чакори лунного лика Махеши[436],

Мать шестиликого Сканды[437] и слоноглавца Ганеши!

Нет у тебя ни начала, ни середины, ни края,[438]

Даже и веды не знают, сколь ты сильна, всеблагая!