Класс: путеводитель по статусной системе Америки - [6]
И продолжая тему гибели и травм, нельзя не вспомнить самое страшное, наверное, классовое различие в Америке – то, что перерезало общество надвое и отравило жизни нескольких поколений: различие, отправившее одних молодых людей в мясорубку вьетнамской войны и уберегшее, во многом благодаря печально известной отсрочке 2-S, студентов университетов и колледжей. Если же кто-то сомневается в наличии классового сознания в этой стране, ему стоит послушать отца-рабочего, чей сын был убит:
Мне горько. Да вы не представляете, как мне горько и больно. Это же такие, как мы, мы отдаем своих сыновей, отдаем за эту страну. Бизнесмены – что с них, они правят страной, делают деньги. Профессора сидят в колледжах, ездят в Вашингтон и говорят правительству, что делать… Но их-то сыновья, они не гибнут в этих проклятых вьетнамских болотах. Нет, сэр, не гибнут.
Его мать добавляет:
Мы не можем понять, как так получается… все эти богатенькие детки из пригородов могут увильнуть, а нашему сыну пришлось отправиться туда.
Такое деление на два класса удобно своей простотой и ясностью, когда надо подчеркнуть несправедливость или горечь. Однако популярно и деление на три класса – возможно, потому, что число «три» ассоциируется с чем-то особенным, старинным и даже волшебным: три медведя, три желания, трое волхвов. В Великобритании чаще говорят о трех классах, по крайней мере начиная с прошлого века, когда Мэтью Арнольд поделил своих соседей и друзей на высший, средний и низший классы – а точнее, как он примечательно обозначил их: варвары (что характерно, на верхушке пирамиды), обыватели (посередке) и простонародье. Подобная трехуровневая трактовка – привычный способ размышлять о классовой системе, характерный для людей из середины: он дает им чувство моральной и социальной защищенности, помещая их на равном удалении от пороков гордыни, снобизма, транжирства и праздности, приписываемых тем, кто расположился на более верхних ступеньках, – но также на удалении и от грязи, ограниченности, непотребства обитателей ступеней пониже. Высший, средний и низший – вполне устоявшиеся термины для обозначения этих трех групп, хотя британский эвфемизм «рабочий класс» довольно уверенно вытесняет «низший класс».
Если в народе обычно выделяют три класса, то социологи чаще отдают предпочтение пяти классам:
• высший,
• высше-средний,
• средний,
• низше-средний,
• низший.
Пытаясь сосчитать классы, кое-кто почти сразу сдается, обнаружив – подобно Джону Бруксу, который описал это явление в книге «Позерство в Америке»14, – что «в новой американской структуре, видимо, почти бесконечное число классов» ; или же, как тот человек в Бостоне, на вопрос о классах ответивший: «Вот черт! Классов слишком много, чтобы назвать их или посчитать… Ну, может, пятнадцать или тридцать». (Следом он, как истинный американец, добавил: «А, какая разница, для меня все это ничегошеньки не значит».)
Мои же наблюдения заставляют выделить девять классов в этой стране, и они таковы:
• высший, за пределами видимости [top-out-of-sight],
• высший,
• высше-средний,
• средний,
• высше-пролетарский,
• средне-пролетарский,
• низше-пролетарский,
• нищий,
• незримый низший.
Проясним сразу: класс определяется не только богатством. Как совершенно справедливо отметил один рабочий: «Это не могут быть деньги, потому что никто не может знать о тебе этого наверняка». Стиль, вкус и мировоззрение важны не меньше денег. «Несомненно, экономически есть только два класса – богатые и бедные, – пишет Джордж Оруэлл, – но в социальном смысле существует целая иерархия классов; манеры и традиции, усвоенные представителями каждого класса в детстве, не только существенно отличаются друг от друга, но и – это очень важное уточнение – как правило, остаются неизменны с рождения до самой смерти. …В культурном отношении очень трудно покинуть класс, в котором ты родился». Когда Джон Фицджеральд Кеннеди, наблюдая за Ричардом Никсоном по телевидению, обернулся к друзьям и, пораженный ужасом, вымолвил: «Парень начисто лишен класса», он подразумевал не деньги.
Всякий, кто воображает, будто крупная собственность или высокие доходы автоматически помещают человека в высший класс, может для успокоения полистать небольшую книжицу «Проживи год с миллионером», написанную Корнелиусом Вандербильтом Уитни и розданную им (совершенно бесплатно) друзьям на рождество 1981 года. Не хотелось бы показаться грубым, но банальности, глупости, самодовольство и тупоумие, которые автор не постеснялся излить на страницы этого опуса, заставляют вспомнить разве что персонажей фельетонов Ринга Ларднера или сатирических произведений Синклера Льюиса вроде его книги «Человек, который знал Кулиджа». «Это группа космополитов, – пишет Уитни о людях, встреченных им однажды на какой-то вечеринке. – Они приехали из самых разных уголков Штатов». И чем дальше он развивает свои мысли, тем яснее читатель понимает: если не принимать во внимание его богатство, Уитни – в чистом виде типичный представитель среднего класса, всей душой и совершенно бездумно преданный всем без исключения стереотипам, характерным для данной социальной ступени.
В конце XIX века европейское искусство обратило свой взгляд на восток и стало активно интересоваться эстетикой японской гравюры. Одним из первых, кто стал коллекционировать гравюры укиё-э в России, стал Сергей Китаев, военный моряк и художник-любитель. Ему удалось собрать крупнейшую в стране – а одно время считалось, что и в Европе – коллекцию японского искусства. Через несколько лет после Октябрьской революции 1917 года коллекция попала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и никогда полностью не исследовалась и не выставлялась.
Одну из самых ярких метафор формирования современного западного общества предложил классик социологии Норберт Элиас: он писал об «укрощении» дворянства королевским двором – институцией, сформировавшей сложную систему социальной кодификации, включая определенную манеру поведения. Благодаря дрессуре, которой подвергался европейский человек Нового времени, хорошие манеры впоследствии стали восприниматься как нечто естественное. Метафора Элиаса всплывает всякий раз, когда речь заходит о текстах, в которых фиксируются нормативные модели поведения, будь то учебники хороших манер или книги о домоводстве: все они представляют собой попытку укротить обыденную жизнь, унифицировать и систематизировать часто не связанные друг с другом практики.
Академический консенсус гласит, что внедренный в 1930-е годы соцреализм свел на нет те смелые формальные эксперименты, которые отличали советскую авангардную эстетику. Представленный сборник предлагает усложнить, скорректировать или, возможно, даже переписать этот главенствующий нарратив с помощью своего рода археологических изысканий в сферах музыки, кинематографа, театра и литературы. Вместо того чтобы сосредотачиваться на господствующих тенденциях, авторы книги обращаются к работе малоизвестных аутсайдеров, творчество которых умышленно или по воле случая отклонялось от доминантного художественного метода.
Культура русского зарубежья начала XX века – особый феномен, порожденный исключительными историческими обстоятельствами и до сих пор недостаточно изученный. В частности, одна из частей его наследия – киномысль эмиграции – плохо знакома современному читателю из-за труднодоступности многих эмигрантских периодических изданий 1920-х годов. Сборник, составленный известным историком кино Рашитом Янгировым, призван заполнить лакуну и ввести это культурное явление в контекст актуальной гуманитарной науки. В книгу вошли публикации русских кинокритиков, писателей, актеров, философов, музы кантов и художников 1918-1930 годов с размышлениями о специфике киноискусства, его социальной роли и перспективах, о мировом, советском и эмигрантском кино.
Книга рассказывает о знаменитом французском художнике-импрессионисте Огюсте Ренуаре (1841–1919). Она написана современником живописца, близко знавшим его в течение двух десятилетий. Торговец картинами, коллекционер, тонкий ценитель искусства, Амбруаз Воллар (1865–1939) в своих мемуарах о Ренуаре использовал форму записи непосредственных впечатлений от встреч и разговоров с ним. Перед читателем предстает живой образ художника, с его взглядами на искусство, литературу, политику, поражающими своей глубиной, остроумием, а подчас и парадоксальностью. Книга богато иллюстрирована. Рассчитана на широкий круг читателей.
Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.