Китайские мемуары. 1921—1927 - [36]

Экономические нити, связывавшие Юг и Север, были очень тонкими. Характерно, что много видов готовых товаров Юг получал не из Северного Китая, а из французских колоний в Индокитае и голландских — на Малайском архипелаге. Ко всему этому надо добавить различие между севером и югом в языке. Северяне и южане говорят на совершенно различных диалектах. Иероглифы общие для всего Китая, их понимают все грамотные китайцы, но они произносятся совершенно иначе в разных областях, особенно на юге. На небольших заседаниях, в которых участвовали северяне и южане, беседы велись зачастую на английском языке, если его знали все участники. На помощь нередко приходили бумага, тушь и кисточка, которой выводился нужный иероглиф.

Все эти различия бросались в глаза, когда вы из Пекина или Шанхая впервые попадали в Кантон. Даже такой бытовой штрих, что мужчины на юге не носили кос, а женщины почти не уродовали бинтами ног, также был не случаен. Как известно, мужчин заставили носить косы в знак подчинения маньчжурской династии, свергнутой во время революции 1911 г. Тем не менее даже в 20-х годах крестьяне и часть горожан еще носили косы. Множество китаянок с трудом передвигались на забинтованных ступнях. Южане уже во время тайпинской революции в знак неповиновения маньчжурской династии срезали косы.

Исторические, культурные различия послужили основой для автономистского движения на юге, которое поддерживалось английским империализмом. Однако укрепившийся на юге Сунь Ятсен был противником автономизма. Он боролся за объединение Китая, за его целостность и независимость.

Южанину близка была антиимпериалистическая позиция Сунь Ятсена, ибо южанин — противник англичан, захвативших Гонконг и всегда угрожавших Кантону; южанину по душе были шоссейные дороги, которые прокладывал Сунь Ятсен в Гуандуне; он готов был воспользоваться демократическими учреждениями суньятсеновского правительства, ибо это давало ему, купцу, возможность «самоуправляться» соответственно его собственным интересам.

Ну а то, что Сунь грозил национализировать железные дороги и крупную промышленность, так это ведь касается не столько его, южанина-торговца, сколько северян.

Наряду с этим сам Сунь Ятсен мог бы рассказать немало эпизодов из своей деятельности, когда гоминьдан или парламент проваливали целый ряд его предложений по рабочему вопросу, по вопросу о всеобщем избирательном праве и т. д., т. е. предложений, которые не соответствовали интересам буржуазии.

— Они меня не понимают,— жаловался в таких случаях Сунь Ятсен.

— Он слишком большой идеалист,— говорили про него представители торговли и промышленности Кантона.

Неоспоримо было, что Сунь Ятсен — революционный демократ. В тех районах, на которые распространялась его власть, он стремился установить демократический строй, ввести городское самоуправление, свободу печати, свободу рабочего движения, союзов и т. д. Если этот режим демократии и нарушался, то главным образом реакционными генералами и офицерами, с которыми вынужден был блокироваться Сунь Ятсен и которые в трудные для него минуты ему изменяли.

Между Югом, где власть находилась в руках Сунь Ятсена, и Севером, где она принадлежала китайским милитаристам и иностранным империалистам, лежала глубокая пропасть. На юге совсем иначе дышалось. Рабочие союзы, коммунистическая партия, Социалистический союз молодежи работали совершенно легально.

Целый день искали меня позже приехавшие в Кантон мои китайские друзья, но наконец нашли в одной из кантонских гостиниц «рослого иностранца». Мы тут же наметили план действий на предстоящий день. Если память мне не изменяет, это было 26 апреля 1922 г. Отправились сперва в Дуншань. Здесь жил корреспондент Дальта (телеграфное агентство Дальневосточной республики) К. А. Стоянович.

Иностранцы размещались в двух противоположных концах Кантона. С одной его стороны, лицом к Гонконгу, находился Шамянь, с другой — лицом к Китаю— Дуншань.

В первом находился иностранный консульский корпус, иностранные банки, короче, это был «остров империализма». Дуншань был застроен двухэтажными европейского типа коттеджами, но в отличие от Ша-мяня он был одним из районов китайского Кантона.

Здесь жили немцы, русские, китайцы, женатые на иностранках, и иностранцы, женатые на китаянках. Дуншаньцы превозносили достоинства своего района и с презрением говорили о Шамяне. Обитатели же Шамяня смотрели на дуншаньцев как на «европейцев второго сорта».

Стоянович, как представитель непризнанной державы, жил со своей семьей, конечно, в Дуншане. Высокого роста, бородатый, приветливый, всегда готовый прийти вам на помощь, он оставлял очень хорошее впечатление. В прошлом русский рабочий, Стоянович до революции эмигрировал во Францию, где изучил французский язык. Его единственным сотрудником по Дальта был рыжий вьетнамец из тогда французского Индокитая. Он говорил по-французски, знал китайский язык и политическую жизнь Южного Китая.

От Стояновича я получил первую информацию о положении на юге, которой я был огорошен. В довольно мрачных красках были изображены как сам Сунь

Ятсен, так и его правительство. По словам Стоянови-ча, оно проводило политику, враждебную рабочему классу. Сподвижников Сунь Ятсена он характеризовал как милитаристов американской ориентации.