Китай управляемый. Старый добрый менеджмент - [8]

Наконец, круг незнакомых и посторонних людей составляет самую внешнюю область китайского социума — по существу, асоциальную. По отношению к этим людям у нас нет никаких личных обязательств, вытекающих из кровного родства или взаимности отношений, а значит, с ними и не может быть никаких отношений, на них не обязательно должно распространять и то «человеческое чувство» (жэнь цин), которое составляет подлинный стержень китайской социальности. Речь идёт отнюдь не о сентиментальном сочувствии или даже обыкновенном радушии, а об обязательствах перед партнёрами по установленным «связям», довольно бесстрастно рассчитываемых на основании предоставленных друг другу услуг. В современной западной литературе (в частности, Мин Ченем, Ф.-Й. Рихтером) это понятие так и толкуется: «человеческие обязательства».

Помню, как в первый свой приезд в китайскую деревню я стал по русскому обыкновению здороваться с местными жителями, которые в ответ проходили мимо с каменными лицами. Видя моё недоумение, мой спутник, уроженец этой деревни, сказал мне: «У нас не принято здороваться с незнакомыми людьми». А ведь речь шла об односельчанах, которые, несомненно, знали друг друга в лицо. Разгадка проста: не следует обращать внимания на того, с кем тебя не связывают «человеческие обязательства». Иностранные наблюдатели часто отмечают поразительное безразличие китайцев к несчастью чужих людей и нежелание им помочь. Упомянутый выше Линь Юйтан даже обратил внимание на отсутствие в китайской традиции чего-либо похожего на притчу о добром самаритянине, добавив с пафосом: «великим и катастрофическим было это упущение!» Кислые ремарки европейцев по поводу душевной чёрствости китайцев, конечно, не обязательно соответствуют истине: китайцы наделены даром сочувствия и сострадания, во всяком случае, не меньше любого европейского народа. Дело в культурных нормах и представлениях, регулирующих поведение. Но в любом случае поведению китайцев свойствен контраст между в высшей степени вежливым, обходительным обращением со «своими» людьми и холодно-безучастным, а часто откровенно враждебным отношением к «чужим». Упомянутый выше гонконгский социолог Сунь Лунцзи говорит об отсутствии в Китае «публичной добродетели» и «непросвещённом эгоизме» китайцев. «Можно сказать, — заключает Сунь Лунцзи, — что с самого рождения китаец вовлечён в сеть межличностных отношений, которая определяет и организовывает его существование, контролирует его сознание. Когда китайский индивид не находится под контролем сознания окружающих, он становится самым эгоистичным из людей, живёт совершенно беспорядочно и втягивает в этот беспорядок других»[4].

Оставляю это высказывание без комментариев. Читатель может сам оценить, насколько оно соответствует действительности, если имеет возможность наблюдать жизнь китайцев в российских пределах.

Между тем та же особенность китайского жизнепонимания по-другому проявляется в практической неспособности китайцев совместно работать в эмоционально нейтральной среде, без знаков аффектации и взаимной симпатии. Многим европейцам, которые часто считают китайцев анемичными и бесчувственными, будет, наверное, удивительно узнать, что сами китайцы склонны видеть в европейцах существ бездушных и скучных, которые интересуются только технической стороной дела и даже не умеют дарить подарков.

Сходные несогласия легко обнаружить и в подходах к этической проблеме. Немало европейцев охотно согласятся с Максом Вебером, который утверждал, что китайская этика «лица» «разрушает естественную тенденцию к утверждению целостной личности». Со своей стороны, большинство китайских ревнителей своей культуры убеждены 8 том, что европейская цивилизация поражена язвой эгоизма и индивидуализма.

Китайская культура действительно представляет очень непохожий на западный и вместе с тем очень стройный и последовательный взгляд на человека и человеческую социальность. Этот взгляд в значительной степени игнорирует принятые в европейской традиции интеллектуальные, психические и даже физические границы личности. Основа человеческой социальности в китайском понимании есть «сердце» (синь), которое не разделяет, а, наоборот, соединяет ум и чувство и, аналогичным образом, не разделяет индивиды, а объединяет их, служит всеобщей средой и средством человеческой коммуникации. Китайские философы различали «производное» или «законченное сердце», равнозначное индивидуальному сознанию, и «исконное» или «древнее сердце» — подлинное условие индивидуального сознания. Ничто не мешало им говорить даже о «сердце Неба и Земли», в котором и благодаря которому происходит всякое духовное общение и человек постигает свою изначальную природу.

Но сердце — часть физического тела, которое играет исключительно важную роль классификатора, ритуальной эмблемы в символическом «сердечном общении». Собственно, задача человеческого совершенствования, как об этом писал древний конфуцианский учёный Мэн-цзы, и состоит в том, чтобы от «малого тела» (то есть физической индивидуальности) дорасти до «большого тела» подлинной человеческой социальности, которая есть момент всеобщей типизации всех моментов существования и в этом качестве — покой в бесконечном движении мира. Задача познания при этом, как уже отмечалось выше, заключалась не в утверждении индивидуальной самостоятельности и оригинальности, а во вживании, вникании или, как говорили в Китае, «телесной встрече», усвоении всем своим существом определённого