Кислый виноград. Исследование провалов рациональности - [70]
Я полагаю, данная аргументация показывает, что по крайней мере в некоторых случаях принятие желаемого за действительное не включает в себя самообман, а именно в случаях, в которых убеждение, родившееся из желания, также поддерживается фактами. Но тогда почему тот же самый довод не может быть применен к другим случаям? Почему принимающий желаемое за действительное не переходит сразу к приятному убеждению вместо того, чтобы проходить через четырехступенчатый процесс: (1) прийти к обоснованному убеждению, (2) решить, что оно невыносимо, (3) вытеснить его и только тогда (4) принять другое, более приемлемое убеждение? То есть почему отталкивающая сила неприятного убеждения снова должна получать преимущество при объяснении перед притягательной силой приятного? Я предлагаю считать, что при отсутствии конкретных доводов в пользу обратного принятие желаемого за действительное – более экономное объяснение, чем самообман. На самом деле я считаю, что замена самообмана на принятие желаемого за действительное – первый шаг к устранению фрейдовского бессознательного как теоретической сущности, что само по себе очень достойная цель.
Чтобы придать некоторую содержательность своему общему анализу, я рассмотрю два исторических примера: замалчивание правды об «окончательном решении» Гитлера и встречу Китая с Западом в XIX веке. Другие примеры будут упомянуты вкратце для иллюстрирования отдельных тезисов.
В «Ужасной тайне» Вальтер Лакер подробно разбирает причины того, почему понадобилось столько времени, чтобы новость о гитлеровском геноциде была принята немцами, союзниками и нейтральными странами, включая евреев во всех этих странах. Следующие его наблюдения особенно значимы для проблематики настоящей книги.
Во-первых, хотя к концу 1942 года миллионы немцев знали, что еврейский вопрос был решен радикальным образом, подробности были известны меньшему числу людей[368]. Как было указано выше, недостаток конкретного знания помогает примириться с общим знанием. Близкая, хотя и иная, идея состоит в том, что «хотя многие немцы думали, будто евреи не были живы, они отнюдь не всегда считали, что они были мертвы»[369]. Это крайний пример вполне распространенного явления, а именно неспособности сделать логический вывод из собственных убеждений[370]. Подобная неспособность может быть связана с когнитивным изъяном или, как в данном случае, с давлением аффектов. Последняя возможность предлагает на первый взгляд сильные доводы в пользу существования самообмана как явления, отличного от принятия желаемого за действительное, ведь как тогда неприятный вывод мог заблокировать умозаключение, если оно уже было каким-то образом сделано? У меня нет простого ответа на это возражение.
Во-вторых, были случаи, в которых провал был не провалом дедуктивной логики, а провалом суждения и умозаключения на основе фактов. Здесь, естественно, есть большой простор для принятия желаемого за действительное, к которому евреи многих стран, оккупированных нацистами, явно имели большую склонность. Даже тогда, когда сбежать было легко, как в случае Дании, многие евреи полагали, что «здесь такое случиться не может» и даже «там такого не было». Редкое письмо от депортированного родственника было важнее новостей об уничтожении евреев немцами[371]; а отсутствие писем от подавляющего большинства депортированных знакомых не принималось в расчет[372]. Среди многих вероятных здесь механизмов принятия желаемого за действительное мы можем указать выборочное придание веса фактам, выборочное сканирование[373], оценку новых фактов по отдельности, а не вместе с остальными[374] и неспособность воспринять негативные факты, то есть отсутствие фактов, которые ожидались бы в случае верности избранной гипотезы. Там, где убежать было нелегко и угроза была более очевидной, как в Польше и Восточной Европе, непонимание больше походило на самообман. Лакер сравнивает его с верой в чудесное исцеление смертельно больных людей и добавляет, что данная аналогия в некоторой степени вводит в заблуждение, так как евреи, оказавшиеся в опасности, в отличие от умирающих от рака, выиграли бы от более реалистичной оценки своего положения[375]. Полагаю, доводы в пользу самообмана сильнее в случае умирающих, у которых вера в чудесное исцеление, как правило, вытесняет прежний скептицизм или даже прямое неверие, которым нет соответствия в случае евреев, считавших, что им ничто не угрожает. Кроме того, вера в чудесное исцеление в некоторых случаях может быть рациональным выбором, когда все остальные средства ничего не дают и больше нечего терять. Я не думаю, что приведенное Лакером сравнение может послужить основанием для приписывания самообмана (отличного от принятия желаемого за действительное) восточноевропейским евреям.
В-третьих, неверие среди неевреев в странах- союзниках и в нейтральных странах происходило от недостатка фактов и частично от неспособности оценивать факты. Правительства многих стран-союзников колебались, делать ли достоянием гласности их знание, из страха, что это может отвлечь внимание от мобилизации всех сил на оборону, иметь деморализующие последствия для евреев в оккупированных странах, развязать антисемитизм, латентно присутствующий у населения, и даже вызвать недоверие. Последний страх опирался на теорию о том, что из-за диких историй о жестокости немцев во время Первой мировой войны люди стали «невосприимчивы» к рассказам об ужасах
