Кислородный предел - [9]
— Да ни на чем я не настаиваю. Пока понять хочу.
— Да нет, настаиваешь! Не говоришь ни слова, но настаиваешь. Я просто понять хочу — да или нет. Из-за него — две сотни человек? Я за себя могу сказать определенно — нет. Считаю — совпало. И было два взрыва.
— Слушай, а ты Драбкина знаешь? — вдруг загорается Сергей-один. — В смысле в лицо?
— Нет. Откуда?
— Ну, канал РБК, оператор. Должен каждую собаку в крупном бизнесе — как иначе?
— Случайно получилось с РБК, меня там находиться было тоже не должно. Приятель попросил помочь — в запой он, тремор, алка-зельтцер, все такое. А так я папарацци в чистом виде, совсем другой канал, по звездам спец. Кто с кем перепихнулся, поженился тайно, трусы там, грязное белье. Пришли в отель вдвоем с корреспондентом, он — этого сними, вот этого мне крупным планом, а для меня все эти кексы на одно лицо. Кто такой этот Драбкин? Я до этого вообще не знал, что он есть в природе, ничего… Значит, ищем, Сереж? Драбкина ищем? К нему вопросы?
— Это верно, — соглашается Сергей-один. — Ну, а вы чего молчите, господа? Неужели нет мнений, гипотез, неожиданных версий? Гриша? Серег?
Гриша молчит. Хорошо ему, с непривычки размяк, улыбается жалобно, преданно; грязь и пыль со внутреннего светоча божественной любви хорошей водкой смыл, как ребенок стал, по библейскому завету Господа. А сомнамбула, он на то и сомнамбула, чтоб, руками обхватив колени, неподвижно впериться в ту даль, где осталась его отлетевшая от застывшего тела душа, за которой он гонится и никак все не может настигнуть. И Сергей-один ребяческую шутку с ним выкидывает — «почем пластилинчик?», «сливу» ему, если детским языком, начальных классов выражаться. Ухватил двумя пальцами за щеку, потянул, а потом и за нос ухватил, но сомнамбула ему ответить не успел — белый «Форд» с заглушённым мотором, с проблесковым синим маячком Вдруг во двор заполз бесшумно, словно аллигатор, светом фар пространство озаряя и выхватывая мужиков из тьмы.
— О! Это за нами!
— И куда, интересно? В изолятор или, может, все-таки в больничку в виде исключения?
Вот уже вплотную к гаражам ментовская тачка подползла, распахнулись дверцы, двое вылезли — дебелые, толстовыйные, круглоголовые. На ходу поправляя лениво компактные, со складным прикладом «калаши». В укрепленных на груди массивных рациях непрерывно что-то щелкает, то и дело пробивается сквозь гул электрического ветра низкий голос-скаред, что-то рявкает, выплевывает, отключается на полуслове, но уже через мгновение опять, подчиняясь тягостной необходимости, врывается в эфир, и расслышать, угадать, расшифровать, о чем между собою лаются вот эти гуманоиды, едва ли представляется возможным.
— Нарушаем, граждане.
— Из отеля мы, сержант. Горели.
— Догадался. Только жалобы на вас. К девушкам на улице пристали — чуть ли не попытка изнасилования. Драку развязали с нанесением телесных. Супермаркет разгромили.
— Это, что ли, все мы?
— Ну, а кто же — я? С крыши спускаемся. Мусор, бутылки с собой забираем.
— Мы ввиду пережитого шока, товарищ сержант.
— Сколько, знаете, таких вас по всему району в шоке? Пресекать не успеваем.
— Так чего же пресекать?
— А того. Действия противоправные. Ваши, ваши в состоянии бзика. Вы вели себя бы тихо, и тогда совершенно другой разговор. А так мало что три сотни погорельцев, так еще и на улицах граждан полно. С крыши спускаемся.
— Но, товарищ сержант, может, как-то — ввиду положения?
— Так, не понял. Вы — граждане? Граждане. Значит, с крыши спускаемся. Поживей, ребята, не нервируйте — и без вас проблем невпроворот.
— И куда нас?
— По домам не хотите — в пункт помощи, значит.
— Это что, есть такие?
— Все для вас, для пострадавших. Санаторий. Курорт. Там подлечат. Кто вас знает-то, психов?
Делать нечего — спустились.
— Нету паспорта, сержант. Там остался, к сожалению.
— Вот как?
— Ну, а я виноват, если паспорт в портфеле?
— Ясно. У тебя точно также в портфеле?
— В портфеле, да.
— В машину садимся.
— Это как нас — пятерых в одну машину? Лишние хлопоты, товарищ сержант. Может, мы на месте как-то устаканим?
— Вон вторая подошла. Садимся.
— Нам нельзя, сержант. Состояние не то — ведь должен понимать. Ну, позволил бы ты нам свободой надышаться!
— Права не имею позволять.
— Не будет эксцессов — ручаюсь.
— Отойдем-ка в сторону, сержант, — Сергей-один вступает.
— Давай пока один в машину.
Сели. Дверцы захлопнули, от мира отгородившись. Через три минуты вышел Сергей. Заурчав мотором, «Форд» отполз назад, развернулся, посигналил фарами второму ментовскому экипажу и рванул почти беззвучно, плавно прочь — поминай как звали.
— Ну и сколько? — спросил Андрей.
— Пять.
— Это что же — овес нынче дорог? За что целых пять?
— Наложилось одно на другое, — усмехнулся Сергей. — Мировое падение цен на ресурсы, ЧП.
— Да-а-а, вот так мы и пускаем кровопийц в Беслан… Вот жалко обстановку не спросили. Возможно, знают что.
— Я спросил.
— Ну и как?
— Людей и машин немерено нагнали. Вроде пламя укротили и вошли, и спасение в самом разгаре. Говорят, живые есть, много живых — по больницам развозить не успевают. Два министра, бургомистр с префектами — все там уже, на месте. Все силы брошены, как заявляют. Еще бы — три миллионера.
Гражданская война. Двадцатый год. Лавины всадников и лошадей в заснеженных донских степях — и юный чекист-одиночка, «романтик революции», который гонится за перекати-полем человеческих судеб, где невозможно отличить красных от белых, героев от чудовищ, жертв от палачей и даже будто бы живых от мертвых. Новый роман Сергея Самсонова — реанимированный «истерн», написанный на пределе исторической достоверности, масштабный эпос о корнях насилия и зла в русском характере и человеческой природе, о разрушительности власти и спасении в любви, об утопической мечте и крови, которой за нее приходится платить.
Великая Отечественная. Красные соколы и матерые асы люфтваффе каждодневно решают, кто будет господствовать в воздухе – и ходить по земле. Счет взаимных потерь идет на тысячи подбитых самолетов и убитых пилотов. Но у Григория Зворыгина и Германа Борха – свой счет. Свое противоборство. Своя цена господства, жизни и свободы. И одна на двоих «красота боевого полета».
Новый роман Сергея Самсонова «Проводник электричества» — это настоящая большая литература, уникальная по охвату исторического материала и психологической глубине книга, в которой автор великолепным языком описал период русской истории более чем в полвека. Со времен Второй мировой войны по сегодняшний день. Герои романа — опер Анатолий Нагульнов по прозвищу Железяка, наводящий ужас не только на бандитов Москвы, но и на своих коллег; гениальный композитор Эдисон Камлаев, пишущий музыку для Голливуда; юный врач, племянник Камлаева — Иван, вернувшийся из-за границы на родину в Россию, как князь Мышкин, и столкнувшийся с этой огромной и безжалостной страной во всем беспредельном размахе ее гражданской дикости.Эти трое, поначалу даже незнакомые друг с другом, встретятся и пройдут путь от ненависти до дружбы.А контрапунктом роману служит судьба предка Камлаевых — выдающегося хирурга Варлама Камлаева, во время Второй мировой спасшего жизни сотням людей.Несколько лет назад роман Сергея Самсонова «Аномалия Камлаева» входил в шорт-лист премии «Национальный бестселлер» и вызвал в прессе лавину публикаций о возрождении настоящего русского романа.
Сверходаренный центрфорвард из России Семен Шувалов живет в чудесном мире иррациональной, божественной игры: ее гармония, причудливая логика целиком захватили его. В изнуряющей гонке за исполнительским совершенством он обнаруживает, что стал жертвой грандиозного заговора, цель которого — сделать самых дорогостоящих игроков планеты абсолютно непобедимыми.
Известный андерграундный композитор Матвей Камлаев слышит божественный диссонанс в падении башен-близнецов 11 сентября. Он живет в мире музыки, дышит ею, думает и чувствует через нее. Он ломает привычные музыкальные конструкции, создавая новую гармонию. Он — признанный гений.Но не во всем. Обвинения в тунеядстве, отлучение от творчества, усталость от любви испытывают его талант на прочность.Читая роман, как будто слышишь музыку.Произведения такого масштаба Россия не знала давно. Синтез исторической эпопеи и лирической поэмы, умноженный на удивительную музыкальную композицию романа, дает эффект грандиозной оперы.
…один — царь и бог металлургического города, способного 23 раза опоясать стальным прокатом Землю по экватору. Другой — потомственный рабочий, живущий в подножии огненной домны высотой со статую Свободы. Один решает участи ста тысяч сталеваров, другой обреченно бунтует против железной предопределенности судьбы. Хозяин и раб. Первая строчка в русском «Форбс» и «серый ватник на обочине». Кто мог знать, что они завтра будут дышать одним воздухом.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.