Кинжал и яд - [59]

По отношению к дочери поведение заметно изменилось. Он больше не оскорблял и не унижал ее, но зато требовал, чтобы она постоянно находилась при нем, и приходил в бешенство из-за любой мимолетной отлучки. Девушке приходилось помогать Лукреции ухаживать за Франческо — даже когда речь шла об услугах самого интимного свойства. Между тем чесотка, порожденная гнилой кровью, буквально пожирала его, и в знойные летние дни он разгуливал по замку совершенно голым, утверждая, будто одежда только усугубляет зуд. И вот наступил тот вечер, когда Франческо Ченчи совершил самое отвратительное свое злодеяние, а Беатриче испытала самую страшную муку…

Олимпио обычно проводил ночи без сна, в неясной тревоге. Он бродил вокруг замка, прячась за обломками скал, и ждал Беатриче. Несколько раз ей и в самом деле удавалось выбраться, стащив ключ у спящего отца. В эти темные летние ночи девушка и интендант долго совещались: оба старались найти такой способ избавиться от Ченчи, чтобы убийство не вызвало никаких подозрений. Иногда же они просто сидели рядом, слушая пение цикад, вдыхая сладкий запах цветов и любуясь сонной природой. Постепенно Олимпио осмелел и уже не скрывал свою любовь, а гордая Беатриче вынуждена была признаться самой себе, что ей приятно слушать эти страстные речи. Он был молод, красив, и его здоровая простота служила ей утешением после всех ужасов проведенного в замке дня.

Вечер за вечером Олимпио приходил на условленное место в надежде, что Беатриче сумеет выскользнуть. Ему удалось освободиться на время от жены, которую он отправил вместе с детьми к своей сестре, жившей в нескольких километрах от Петреллы. И однажды в роковую августовскую ночь, когда интендант, устав ждать, уже собирался вернуться в дом, перед ним вдруг возникла Беатриче, но в таком состоянии, что он пришел в ужас. На девушке была только одна сорочка, белокурые волосы разметались по плечам, босые ноги кровоточили… Не произнеся ни слова, она припала к его груди, задыхаясь от рыданий.

Потрясенный до глубины души слезами Беатриче — ибо никто и никогда не видел плачущей эту гордую девушку, — Олимпио бережно поднял ее на руки и, отнеся чуть подальше от каменистой тропы, положил на высушенную зноем траву. Продолжая прижимать Беатриче к себе, он укачивал ее как ребенка, давая возможность успокоиться, но внезапно Беатриче вырвалась из его объятий и закрыла лицо руками.

— Не прикасайся ко мне, Олимпио! И не смотри на меня больше. Я прибежала сюда, потому что знала: если не увижу тебя, то сойду с ума или покончу с собой. Ты нужен мне… но ты не должен ко мне прикасаться. Я нечистая. Я осквернена, осквернена навеки!

Девушка выкрикнула это слово, и его подхватил предрассветный ветер. Она так дрожала, что Олимпио, сняв с себя колет, хотел накинуть его ей на плечи, однако Беатриче отстранилась.

— Нет, оставь меня! Говорю тебе, я нечистая…

Олимпио чувствовал, что она задыхается под тяжестью какого-то ужасного несчастья, лишь ценой безграничной ласки и терпения интендант заставил ее выговориться. Сначала запинаясь, а затем все более торопливо, словно бы сознавая, что отравленная душа изгоняет при помощи слов отвратительные образы, Беатриче рассказала о том, что произошло.

В тот вечер за ужином Ченчи много пил и, когда пришло время отправляться спать, походил уже не на человека, а на озверелого сатира. Перепуганные насмерть женщины затаили дыхание и застыли на месте. Однако Лукреция знала, что должна идти вместе с ним, и, дрожа, поднялась с места. Но Ченчи грубо отшвырнул ее.

— Нет, не ты. Сегодня я хочу свежего мясца… — Он крепко схватил за руку Беатриче и коротко бросил: — Идем!

Объятая ужасом девушка попыталась вырваться.

— Вы сошли с ума! Оставьте меня… оставьте меня!

Она кричала и отбивалась изо всех сил, однако пьяную похоть Ченчи уже ничто не могло остановить. Оглушив дочь ударом кулака, он вновь взвалил ее на плечо, но на сей раз понес не в темницу.

Когда Беатриче очнулась от спасительного забытья, она осознала, что лежит поперек кровати Ченчи, а сам он храпит рядом с ней. Они оба были абсолютно голые. Сначала девушка не поняла, что случилось, но затем память вернулась — и вместе с ней ужас. Ощутив внезапную тошноту, она выскочила из этой омерзительной постели, дрожащими руками натянула на себя сорочку и, собрав остаток сил, ринулась прочь из замка.

Завершив свой рассказ, Беатриче опять начала плакать. Олимпио, оцепеневший от ужаса, молчал.

— Теперь ты понимаешь, что меня нельзя касаться? — прошептала девушка сквозь слезы. — Отныне я проклята, и мне остается только умереть.

Он снова обнял ее и крепко прижал к себе, покрывая поцелуями заплаканное лицо.

— Это он умрет! Клянусь, что это чудовище умрет от моей руки. Лишь его кровь смоет эту грязь. Его кровь… и моя любовь к тебе.

Постепенно ласки Олимпио сделали свое дело — Беатриче немного успокоилась. Над вершинами холмов и черными водами Сальто занималась заря…

Следующей ночью Олимпио выехал из Петреллы в Рим. Он не слезал с коня, пока не добрался до обитых железом ворот дворца Ченчи, расположенного на берегу Тибра. Это мрачное жилище вполне соответствовало характеру своего хозяина и больше походило на тюремный каземат. Здесь жил сейчас старший брат Беатриче Джакомо с женой и детьми, а также двумя младшими сыновьями Ченчи — шестнадцатилетним Бернардо и восьмилетним Паоло.