Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [218]
Печатается по: Литературное обозрение. 1992. № 5/6.
Рашит Янгиров СОВЕТСКОЕ КИНО ГЛАЗАМИ ДМИТРИЯ МИРСКОГО
Собрания избранных работ Дмитрия Петровича Мирского (1890–1939), опубликованные в последние годы[547], избавляют от необходимости повторного представления их автора, но вместе с тем эти издания отнюдь не исчерпывают научного и тематического спектра его наследия. Избранный в них репрезентативный принцип утверждает лишь исключительно «советский» статус ученого, полностью игнорируя куда более интересный и плодотворный период его сотрудничества в эмигрантских и зарубежных изданиях (статьи и рецензии в журналах «Современные записки», «Благонамеренный», «Воля России», «Звено» и «Версты», многочисленные англоязычные публикации в общих и специальных славяноведческих изданиях, статьи для «Британской энциклопедии», а также широко известный исторический очерк русской литературы[548]). При такой селекции читателю вряд ли возможно составить объективное представление о мировоззренческой и методологической эволюции ученого и о масштабах его вклада в отечественное и европейское литературоведение. Более того, подогнанная под общий шаблон, его индивидуальность рискует быть безнадежно дискредитированной на волне сегодняшних переоценок и новых приоритетов.
При обращении к этой неоднозначной, но безусловно яркой фигуре не следует игнорировать важнейшее, недостаточно еще изученное обстоятельство: путь к титулу «товарищ князь» (его, кстати, ввел американский критик Э. Уилсон) у Мирского мотивировался и осуществлялся в иной парадигме, нежели у «рифмовавшегося» с ним «красного графа» Алексея Толстого. Метаморфоза Мирского, прошедшего сложный и извилистый путь от юношеского идеалистического мистицизма к евразийству, а от него – к социологической разновидности формализма и затем – к ортодоксальному «марксизму-ленинизму», реализовалась в своих окончательных формах в начале 1930‐х годов. В 1931 году он вступает в Коммунистическую партию Великобритании, сопроводив этот акт публикацией статьи «Почему я стал марксистом» и апологетической книгой о Ленине. Понятно, что этот решительный политический выбор почтенного профессора Лондонской школы славяноведения имел и неизбежные негативные последствия: отчуждение либеральных британских интеллектуалов и полный разрыв со всеми без исключения кругами русской эмиграции. Мирского ждал единственный выбор – путь в СССР, открывшийся ему не без труда и невозможный без активного вмешательства Горького[549].
В данном контексте следует рассматривать и недолгое увлечение Мирского советским кинематографом. Расширение поля его научного зрения в сторону искусства революционной кинематографии имело внутренние и внешние побудительные причины. Одна из важнейших – установление «генеральной линии» в советской художественной культуре. Прежние литературные ориентиры были сбиты, а новые, «глядя из Лондона», не казались еще вполне убедительными. Кино же представлялось той периферией творческого процесса, что еще сохраняла интересовавший его наступательный пафос новой культуры. Шумный успех фильмов Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко и Вертова в кругах радикальных западных интеллектуалов усиливал этот интерес. Социальный пафос четких идеологических установок в сочетании со смелыми формальными открытиями создали мастерам советского киноавангарда необычайно высокий авторитет, служивший в конечном счете лишь политическим целям советского руководства, которое было весьма озабочено привлечением к себе симпатий международного общественного мнения. Восторженное признание этого феномена сопровождалось, однако, и общим изумлением – откуда возникла и чем питалась школа нового киноискусства в стране, традиционно маргинальной в отношении европейского культурного процесса? Ее глубинные связи с международным опытом авангарда были очевидны, но не поддавались обычному эмпирическому истолкованию.
На протяжении 1920‐х годов не убывало число зарубежных интерпретаций советской кинематографической школы[550]. Практически все они носили откровенно спекулятивный и поверхностный характер, в сущности лишь рекламируя, но не объясняя ее методологических основ. Истолкование Мирского – одна из самых фундаментальных адаптаций для западного читателя «поэтики кино», сложившейся в рамках «формальной» школы. Несмотря на обилие неубедительных с сегодняшней точки зрения социологических приемов аргументации, изложена стройная, хотя и вполне субъективная версия происхождения советского революционного киноискусства (заметим, самими его творцами), которую можно определенно считать моделью позднейших «оригинальных» интерпретаций и комментариев. Блестящая эрудиция и глубина авторского видения культурных процессов позволяют органически встраивать этот творческий опыт в соответствующий европейский контекст, предопределявший «пассионарность» всего российского революционного жизнеустроения.
В нынешнем чтении статьи Мирского кажутся невольной эпитафией «буре и натиску» революционной эпохи, завершившей свой короткий век и сменявшейся охранительной рефлексией общества «реального социализма». Ее мертвящую хватку Мирскому вслед за многими своими героями предстояло вскоре ощутить на себе при безуспешных попытках укрыться за остатками художественных озарений советской литературы, соблазнившей однажды критика призрачным блеском утопий…
