Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [211]
Следующая картина Рене Клера вызвала еще большие похвалы этого критика: «“Привидение Мулен Ружа” – очень французская картина. В противоположность немецким фильмам, тяжеловесным, серьезным и аляповатым, она полна увлекательности, хорошего вкуса и, главное, легкости. Рене Клер скользит, как призрак его героя. Мне кажется, что “Привидение Мулен Ружа” является образцом настоящей французской кинокомедии. <…> Европеец Рене Клер показал всамделишный призрак, француз Рене Клер отнесся к призраку юмористично. Но к картине своей он отнесся серьезно, и потому пародия его будет интересна даже тогда, когда жанр, ею высмеиваемый, исчезнет»[494].
Об этой ленте Клера одобрительно отозвался и маститый Андрей Левинсон. Этот ценитель творческих новаций отметил прежде всего высокую формальную культуру постановщика: «Это “стаккато” мгновенно сменяющихся, разрозненных или контрастных образов подчас раздражает зрителя своим отрывистым мельканьем. Нет статики, пауз, на которых отдыхал бы утомленный глаз, но передана текучесть неосознанных мыслей, зыбких настроений. <…> Рене Клер – при брезгливом пренебрежении к тошнотворной лирике “стандартных” сценариев, а главное, при полном отказе от правдоподобия – умеет увлечь нас. <…> Это торжество искусства: явная, не скрываемая ложь положения, полная невозможность иллюзии не умаляет силы впечатления»[495].
Итог в обсуждении этой картины подвел еще один участник, переведший его в плоскость общей эстетики экрана: «Да, Великий Немой имеет свой могучий язык. Кино – это новое искусство, обладающее своим собственным крайне выразительным, очень богатым языком. Полностью красотами и выразительностью этого языка никто еще не овладел. Его ищут, его творят. Каждая кинематографическая страна его чувствует по-своему, создает его на свой лад и образ, вернее, извлекает из его богатейшей сокровищницы то, что близко ей по духу, по настроению или необходимо как духовный, морально-эстетический наркотик, как выражение волнующих идей, как отзвук грядущих настроений. <…> Могущественнейшее из современных искусств не может не оказать влияния на мораль и эстетику современного человечества. Являясь выражением духовных переживаний данной страны, ее исканий и стремлений, кинематографический фильм, более чем какое-либо иное произведения искусства, широко международен, общепонятен и убедителен»[496].
Следующая работа молодого французского мастера оказалась рубежной в приятии авангардистских приемов эмигрантским зрителем: обсуждая картину «Воображаемое путешествие», тот же Левинсон посетовал на чрезмерное, на его вкус, увлечение режиссера формализмом: «Тот спор о форме и содержании, который искони разделяет на два лагеря теоретиков всякого искусства, разрешается Рене Клером безоговорочно и радикально в пользу подхода формального. Для него техника предшествует поэтике, прием подсказывает сюжет. Игра оптическими возможностями съемки, установка аппарата под неожиданным углом, наложение снимка на снимок, дифференциация темпа движения, ускорение и задержание – все это и есть для Клера существо искусства: не “что”, а “как”. Самое же “что”, житейская и фантастическая тема, есть для него лишь предлог, уступка публике, момент прикладной <…> Чтобы ворожить образами, мало одной формы; нужно переживание формы. <…> Лента эта – <…> гора бирюлек, каждую из которых можно выдернуть из кучи. Это-то отсутствие обусловленности каждого последующего снимка предыдущим и лишает сочинение Клера всякой органичности: из него можно вырезать в любом месте сотни метров и ничего от этого не изменится. <…> Но этот избыток выдумки не обогащает впечатления. Весь этот капитал приемов и образов остается мертвым и хождения не имеет; “Воображаемое путешествие” не удовлетворит ни взыскательных судей, ни уличную толпу. Нельзя говорить два часа, чтобы ничего не сказать. Нельзя построить современную феерию без поэтического взгляда на жизнь, без “содержания”»[497].
Вскоре к фигуре молодого мастера обратился не менее авторитетный обозреватель, и его оценка литературного творчества режиссера не слишком разошлась с оценками кинокритика: «Рене Клер пользуется большой известностью в кинематографических кругах. Остроумный, изобретательный режиссер, <…> специалист экрана – импровизатор, фантазер и предприниматель. И вот он выступает перед нами в новой роли – романиста. Книга “Аддамс”[498], посвященная Чарли Чаплину, задумана как грандиозный сценарий. Материал ее не слова, а движения. Вы читаете нотную тетрадь; кружки, палочки и крючки – сами по себе не литература: нужно уметь расшифровать знаки – перевести их на язык движущихся форм. Странный и сомнительный жанр, обращенный не к душе читателя, а к его внешним чувствам. Художественная выразительность ее всецело зависит от силы нашего зрительного воображения. Если для воспринимающего слова не превратятся в фигурки и не запрыгают на “мысленном полотне”, от “Аддамса” останется груда пыльного хлама? Но когда кинематографические сценарии могут быть литературой? Не тогда ли, когда их внутренняя словесная напряженность и законченность делают их самодовлеющими, т. е. не нуждающимися в помощи режиссера, монтера и артистов? Когда в слове воплощены уже
