Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [190]

Печатается по: Последние новости (Париж). 1929. 12 апр. Подп.: Кн. С. В.

Дмитрий Святополк-Мирский «ПОТОМОК ЧИНГИСХАНА» («LA TEMPETE SUR L’ ASIA»)

Наконец французская цензура разрешила постановку первоклассной советской фильмы. Для Парижа, русского и французского, это большое событие. Боязливость демократической цензуры до сих пор запрещала западноевропейской публике (Америка и Германия в этом отношении гораздо либеральнее) знакомство с тем, что единогласно признается высшим достижением искусства кино. Так, очевидно, метка и действенна советская пропаганда. «Потомок Чингисхана», последнее создание Пудовкина, ныне разрешенный к постановке, вещь идеологически менее ударная, чем «Потемкин» или «Мать». Ее оказалось возможным приспособить к условиям буржуазной свободы без большого труда. Любопытны, однако, изменения, сделанные в сценарии по требованию цензуры: во-первых, империалисты, оккупирующие Монголию, у Пудовкина представлены англичанами; во французском тираже они переделаны в «иррегулярные войска генерала Петрова», хотя их английский характер в фильме совершенно ясен (впрочем, командующий империалистическими войсками загримирован под Деникина, что отчасти сглаживает неувязку). Во-вторых, у Пудовкина герой фильмы – сын простого монгола и по недоразумению принимается империалистами за «потомка Чингисхана»; во французской версии эпизод, выясняющий это обстоятельство, смазан так, что может получиться впечатление, что он действительно потомок великого завоевателя. Почему демократической цензуре понадобилась такая ложка пропагандистского дегтя, не совсем понятно.

Но интерес «Потомка Чингисхана» как первой первоклассной советской фильмы, публично показываемой в странах Антанты, меркнет перед его значением как события в истории искусства кино. То, что дает новой вещи Пудовкина такое исключительное значение, – это прежде всего игра актера, играющего заглавную роль. Открытый Пудовкиным монгол (бурят?[434]) Инкишимов больше, чем выдающийся актер, – это художник, произнесший «новое слово», создатель нового стиля игры. Этим стилем наконец преодолевается театральность, до сих пор державшая в плену весь «серьезный» кинорепертуар. На место театральной мимики Ян[н]ингсов и Барановских становится подлинно кинематографический стиль маски. В значительной степени игру Инкишимова можно рассматривать как перенесение в серьезную фильму стиля, сложившегося в фильме комической. Но стиль Инкишимова отличается от стиля Чаплина или Китона как трагедия от комедии, как «высокий» стиль от «низкого». Высокий и низкий стиль всегда ближе друг к другу, чем к среднему стилю, и тот и другой классически условны в противоположность реальному среднему стилю театралов. «Маска» Инкишимова бесконечно разнообразна и выразительна, несмотря на свою неподвижность. Это настоящая игра, но игра очень строгого стиля. Знаменательно, что этот новый свет встает с Советского Востока, что новое слово в наиболее современном из искусств произнесено монголом. «Восточная косность» оказывается необходимым диалектическим моментом в развитии искусства сугубо динамического и прогрессивного, и не подлежит сомнению, что корни строгого инкишимовского стиля приходится искать именно в «восточной косности». Опасно, конечно, предсказывать, но думается, что в истории кино Инкишимов займет место, близкое к Чаплину.

Из достижений самого Пудовкина особенно интересно (и тесно связано с игрой Инкишимова) введение приемов комического стиля с чрезвычайно удачным переключением их в героический ключ: сцена, где Инкишимов вдруг пробуждается к действию и с большим мечом в руках разносит ш[таб]-квартиру империалистов, несомненно, генетически связана с комическими драками и разгромами, которые стали каноническими в американской кинокомедии (например, Китона). Вместе с тем она совершенно героична и замечательно органически переходит в следующую сцену, где тот же Инкишимов мчится во главе монгольской конницы против империалистов. Эти заключительные сцены, необычайно удачные технически, даны в гиперболических тонах. Ветер («Буря над Азией»), несущийся вместе с восставшими монголами, дан совершенно неестественной силы. Весь этот конец невольно напоминает героические гиперболы Маяковского (особенно «150 000 000»).

На высоких качествах пудовкинской фотографии настаивать не приходится. Отмечу, однако, великолепные сцены, в которых участвуют сибирские – русские – партизаны. Наоборот, недостатком фильмы мне кажется перегрузка ее этнографическим материалом, особенно чрезмерны длинные и слишком густо-живописные изображения церемонии перевоплощения Будды.

Печатается по: Евразия: еженедельник по вопросам культуры и политики (Париж). 1929. № 22. 20 апр. С. 8.

А. А. Морской «БУРЯ НАД АЗИЕЙ»

Когда новые способы международного общения начали носиться в воздухе, когда аэроплан, радио, телевизия стали вопросом завтрашнего дня, тогда появился и новый, единый для всех народов язык: Великий немой. Язык молчания, самый богатый из всех когда-либо существовавших. Легкость понимания и силу воздействия его можно сравнить только с музыкой. Но он убедительнее, конкретнее и сильнее музыки. Никто еще не владеет им в совершенстве.