Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [149]
Что вмещает в себя зритель на сеансе «Страстей» Иоанны? По крайней мере половина познавательных способностей поглощается любопытством к интриге, догадками об исторических обстоятельствах. Картина развертывает финальный акт из жизни крестьянки из Дом-Реми – ее плен у англичан, суд над нею и расправу. Не подготовленный знаниями, зритель проникается только персональной значительностью артистки, исполняющей роль Иоанны. Конструктивный метод монтажа картины, то есть сцепления отдельных сцен одна с другою, убеждает зрителя, действует на него разительно. Но примитивизм форм, простых, доступных по внешности, насыщен сложнейшими переживаниями и столкновениями сильнейшими. Они в большинстве пропадают для всех. Манера съемки увеличенных голов и лиц, взятых на фотографию почти без грима, обнажает человеческое лицо от театральной замазки, делает смелый шаг к обнажению человека от театрального костюма. Но и эта манера наполовину остается невоспринятой. Точность нарастания мимических моментов, развитие их пластических тем, вырастающих в удивительные вариации, принимается зрителями как «ничего особенного».
«Ничего особенного!» Когда все в этой картине «особенно», начиная с того человеческого документа, который режиссером К. Дрейером передается зрителю из рук в руки. Происходит проверка исторических данных путем очных ставок на экране…
Иоанна Д’Арк в истории – образ колеблющийся, неуловимый, именно такой, который просится в искусство и бежит «науки», несмотря на множество сохранившихся источников. История Иоанны похожа на калейдоскоп, который при каждом повороте дает новую конфигурацию, между тем как всегда перед глазами одна и та же Иоанна Орлеанская. Доступ к ее подлинности не менее труден, чем сам тернистый путь мученицы.
Припомним события, предшествовавшие появлению Иоанны на историческом горизонте. Это сделает нас грамотнее, восприимчивее, поможет проникновению в игру Фальконетти. Обратит ее слезу, повисшую на реснице, в драгоценный бриллиант. Разбудит в нас жертвенные мысли, привлечет к тому «особенному», которого так недостаточно в каждом из нас.
«Франция проходила страшные круги Дантова ада, называемого историей 14‐го столетия», – говорит Мишле. В Париже – мещанская революция. По всей стране – Жакерия, иначе крестьянские восстанья. Нищета, неистовства наемной продажной клики солдат. Ужас охватывает, когда читаешь о подвигах какого-нибудь из Орлеанов. Борюс привязывал, например, крестьян, не дававших хлеба его наемникам, к хвостам лошадей, собственноручно удавливал, топил и вешал народ на вязе, названном его именем. Однажды он велел бить палками беременную крестьянку, которая пришла к нему с выкупом за мужа неделю спустя после его повешения. Ей обрезали платье, привязали к вязу так, что ноги ее несчастного мужа (разлагающегося трупа) били ее по голове, раскачиваясь по ветру. В таком положении, говорит хроника, женщина провела холодную февральскую ночь, и под утро у нее начались родовые боли. Крики ее привлекли к себе только стаю волков, которые, кстати сказать, рыскали тогда всюду, забегая даже на улицы Парижа. Волки прогрызли женщине живот и по кускам вырывали ее внутренности и ребенка. Подобные факты приводятся как характерные для того времени. И это неистовствовали французы, объединившиеся в партию дофина. Пытали, уродовали, насильничали над крестьянами, выколачивая из них налоги и хлеб.
Несомненно, что дело Орлеанов или арманьякской партии было бы проиграно, если бы за видимой главой ее не было невидимой, которой нельзя отказать в гениальной сообразительности. Архиепископ Реньо де Шартр, канцлер королевства, не бездействовал, он готовил Франции и миру «чудо». Франция изнемогала в агонии. Народ в отчаньи возложил все упования на Провидение, иначе говоря, брал свое грабительское правительство измором. Романтик Ламартин объясняет это поэтически: «Когда народы не ждут спасения от людей, они обращаются к Богу». По существу, Францию призвал к Богу архиепископ Реймсский. Было необходимо прибрать к рукам обезумевшее темное стадо. Воодушевление народных масс было решено произвести на религиозной почве.
И вот политика Орлеанского королевского дома делает крутой поворот. Прекращается воинственное неистовство. В народ идет монашеская пропаганда под видом нищих, юродивых – пропаганда патриотических идей о спасении Франции «девой из народа». Обнародуется соответствующее пророчество Мерлина, и фанатическая проповедь «странствующей» политики возбуждает вскоре многих до того, что они доходят до видений и начинают в свою очередь проповедь спасения страны, но уже искреннюю и, стало быть, могущественную. Вся Франция оказывается в чаянии чуда, впадает в некий транс. Париж танцует и безумно пирует на кладбищах, когда «черная смерть» свирепствует по его улицам. Не только отдельные личности – целые города, области заболевают психическими эпидемиями, среди которых появляется и пляска св. Витта. Всюду экстатическое настроение, всюду прорицатели велений Бога, всюду предтечи Спасительницы Чистой Девы.
