Кинбурн - [5]

Андрей не думал, что они проживут на острове до поздней осени, когда морозные туманы будут вползать в пещеру и оседать по утрам на камнях, на волосах и ресницах седым искристым инеем. Хотя внешне их жизнь мало в чем изменилась. Ловили рыбу, собирали и сушили дикие яблоки, терн. Дядьке Ильку все-таки удалось выменять у какого-то сидня[10] с далекого зимовника двое поношенных шаровар и домотканую сермягу. Где-то раздобыл даже четверть[11] пшена. Дни проходили в постоянных хлопотах, и, казалось, ничто уже не могло потревожить их уединенность, причинить новые огорчения.

Но можно ли было загадывать наперед?

В один из вечеров, расставив верши в заводях среди камышей, они уже готовились плыть к своему «шалашу», как где-то рядом на берегу послышались приглушенные людские голоса. Суперека так и замер с поднятыми веслами. Андрей тоже перестал вычерпывать из лодки воду. Прислушались. Голоса стихли, но вскоре из-за камыша снова донесся гомон. Дядька Илько осторожно, чтобы не создать шума, опустил весла в воду и толкнул каюк вперед.

— Эй, человече, а ну греби сюда, к берегу, а то стрельну, — вдруг велел кто-то позади негромко, но твердо.

Андрей даже вздрогнул от неожиданности. Оглянувшись, увидел в прогалине между прибрежными зарослями камыша, рогозы, ольховых кустов невысокого, давно уже не бритого человека в рваной одежде, такой же, видавшей виды бараньей шапке и с ружьем в руках.

— Живее! — поторопил он, заметив колебание Супереки. — Некогда.

Дядька Илько подвел каюк кормой к берегу и выпрямился.

— Чего тебе надо? — повернулся к незнакомцу.

— Пошли со мной, узнаешь, — уже без угрозы, спокойным, даже каким-то утомленным голосом сказал незнакомец. — А мальчик пусть в каюке побудет.

Суперека соскочил на пожухлую, прихваченную ночными заморозками траву, и они скрылись в сухих зарослях. Но не успел Андрей осмотреться толком, куда они приплыли, как в ольшанике затрещало, и из него дядька Илько и незнакомец вывели светло-русого юношу, грудь которого была накрест перевязана куском белой полотняной сорочки. Поддерживаемый с двух сторон, он еле переставлял ноги. На широкой повязке возле правого плеча расплывалось бурое пятно. Юношу подвели к каюку и осторожно уложили на днище.

— Кирюша, дай напиться, — слабым голосом попросил он своего товарища, присевшего рядом.

Мужчина зачерпнул ладонью речной воды и увлажнил ею воспаленные губы раненого.

— Крепись, Максим, в урочище выпьешь травянки[12], и легче станет, а эту нельзя, — наклонился он над юношей.

— Так, значит, в Густой Буерак? — переспросил Суперека, накладывая весла.

— Гони! — вместо ответа хмуро приказал тот, кого называли Кириллом, и, словно извиняясь за свой тон, добавил: — Много крови потерял. На силе держится.

— Как же он был ранен? — спросил Суперека, выводя каюк на середину речки. — Басурманов же еще вроде бы нет в наших краях, бог миловал.

Кирилл окинул его сердитым взглядом.

— «Бог миловал»! — передразнил ворчливо. — Забились в свою нору, будто кроты, и ничего не видите. Тут свои хуже нехристей кровь пускают.

Он рассказал, как бежал сюда с несколькими односельчанами из-под Кременчуга от помещика Дубоноса, который не хотел признавать их казаками, самовольно перевел в посполитые[13] и заставлял гнуть спину с утра и до ночи на винокурне. Один из сельчан — грамотный — сочинил жалобу, так помещик, узнав об этом, засек его чуть ли не до смерти.

— Вот мы и решили бежать на Запорожье, на вольницу, — сказал, помолчав. — Подожгли ночью панское имение, конюшни, копны на гумне и по балкам да перелескам — в степь, к Бугу. А тут, оказалось, таких, как мы, уже много отовсюду собралось. Да и ваши горемыки бегут к нам. Видать, и им здесь несладко живется. Вот Максим, к примеру, — указал глазами на раненого, — пришел с Ингульца. Крепко обидел его тамошний зимовщик, хотел помыкать им, давал рукам волю. Хлопец и взбунтовался.

— И что же вы делаете в том буераке? Тоже, как гов-ворится, сидите как кроты, — поддел его Суперека.

— Сидим, сидим, — в тон ему ехидно ответил Кирилл. — Только пули между ребрами застревают. Пули ваших паланковых янычар. Видел бы, сколько шныряет здесь вооруженных всадников. Как псы, стерегут старшинское добро. Не прорвешься на Сечь, к Великому Лугу. Попадись только — до смерти забьют палками.

Он смотрел на дядьку Илько, налегавшего на весла, но вроде бы и не видел его, вроде разговаривал с самим собой.

— Не сердись, — примирительно сказал Суперека. — Я не хотел тебя обидеть. У самого, как гов-ворится, душа кипит. Только что ж тут вдвоем сделаешь? — кивнул на Андрея.

Кирилл сидел, склонившись над бледным лицом Максима. И вдруг поднял голову.

— Так идите к нам. Ватагой надежнее. И защищаться можно. Кое-какое оружие имеем. Поделимся...

— Воевать с казаками? — то ли с удивлением, то ли с осуждением прервал Суперека.

— Разве мы воюем! — вскинулся Кирилл. — Нас окружают, как волков. И кто же?! Упыри ненасытные. В то время как настоящие казаки в засадах от ордынцев землю берегут, с турком под Очаковом бьются, кровью истекают, здешние нелюди над беднотой измываются. Знали бы об этом в Коше!..